Когда у старика стало получше с ногой, я засобиралась домой. Мои уже выздоровели и даже откарантинили и вышли на работу, а ещё мне не давала покоя эта односторонняя ссора с Алисой. Она не брала трубку, и сообщения уходили в никуда.
Старик уже ловко скакал на костылях, и сам стал меня выгонять: «Давай домой, нехорошее здесь место» – как будто до меня ещё не дошло, что это за место. Он даже сам договорился с Мариной – медсестрой из поликлиники, у которой был мотоцикл, чтобы та отвезла меня в город.
Вызывать такси я уже не пыталась: у чокнутого дерева поперёк дороги был свой график, и я не сомневалась, что мы зря потратим время и не уедем. А на мотоцикле можно и объехать через лес, это Саныч хорошо придумал.
Усаживаясь в коляску мотоцикла, я думала: «Наконец-то!» – и ещё мне не верилось, что я правда уеду. Каждый раз, когда я пытаюсь уехать, происходит что-нибудь не то.
Старик насовал мне в ноги банок с огурцами, пакетов с травами и переживал, как я буду с ними в электричке. Марина ворчала, что коляска отвалится от этого веса, тётя Ира тоже сунула мне сумку с какой-то едой, а Лесная бабка стояла рядом и махала, пока мы ещё собирались. Эта суматоха здорово успокаивала, казалось, что всё как обычно, что я нормальный человек, уезжаю из нормальной деревни в нормальный город и обязательно доеду нормально.
Когда отъехали, я уже совсем успокоилась. Лесная бабка и тётя Ира мне махали, старик не мог со своими костылями, стоял так. Марина вела мотоцикл по пыльной дороге, и в стекло коляски летел песок. Жутковато, если честно. Знаешь, что в лицо не получишь – но летит-то в тебя! Я натянула брезент по самый нос, чтобы не видеть и не дышать песком. Было вообще-то жарко, и очень скоро я сварилась под тем брезентом, но мы к тому времени уже выехали на асфальтированную дорогу, и в лицо особо ничего не летело.
Марина так и не сменила медицинскую робу («А что тут ехать-то – полчаса, да обратно столько же! Дольше переодеваться!»), и с чёрным шлемом она смотрелась смешно: то ли врач, то ли омоновец. Картину портили несолидные белые тапочки, они мне будут сниться, эти чёртовы тапочки, ещё много лет. Без пятки, в мелкую дырочку. Наверное, в любой поликлинике мира каждая вторая медсестра ходит в таких. Не знаю, удобно ли водить в них мотоцикл, но смотрятся они на нём очень странно.
Древний мотоцикл тарахтел на всю округу, поэтому ехали мы молча: не поболтаешь. Да и не хотелось болтать. Я смотрела на дорогу сквозь грязненькое стекло и ждала того чокнутого дерева. Я знала, что если оно на месте, мы просто объедем его – эта драндулетка спокойно пройдёт по лесу, – а всё равно смотрела вперёд на безупречно-серую дорогу и ждала.
Марина вела быстро, наверное, тоже боялась чёртова дерева, а может, просто спешила вернуться на работу. Деревья мелькали по обе стороны дороги. Ещё метров сто… Или километр… На дороге, где всё одинаковое, не очень-то легко ориентироваться, особенно если ты не за рулём, да и едешь раз, наверное, в третий. Обычно чокнутое дерево лежит недалеко за перечёркнутым указателем «Берёзово». Указатель мы проехали секунд десять назад, одиннадцать, двенадцать… Я досчитала до ста, но дорога была ровной.
Я даже не поверила: неужели эта тварь меня отпускает подобру-поздорову? Может показаться, что я накручиваю из-за прошлого печального опыта, но я правда думала, что все мои попытки уехать обречены. Не знаю, что такого надо от меня жильцам или самой деревне – то, что она живой организм со своими заскоками, я уже не сомневалась. Но мне казалось, что она меня не отпустит.
А дорога была ровнёхонькой, без единого камешка, и место подлого дерева осталось далеко позади. Я уже видела купола церкви впереди, когда Марина крутанула руль.
Я даже не сразу разглядела, что это за чёрная пропасть прямо перед нами. До сих пор не могу понять, откуда она там взялась, на новёхонькой дороге – эта огромная яма-трещина!
Сквозь рёв мотора я слышала, как охнула Марина, прежде чем завернула руль.
На секунду мир перевернулся: асфальт оказался наверху, небо внизу, в стекло шлема мне прилетел пакет от тёти Иры, он заглушил удар банки, которая последовала за ним. Я почувствовала, что падаю, пакет соскользнул, банка звонко разбилась об асфальт – почему-то в стороне. В рёбра мне ударило что-то твёрдое, и небо исчезло.
Я лежала на боку, уставившись в тёмную стенку ямы и зачем-то вцепившись в мелкий гравий пальцами. Было почти темно, только где-то в ногах пробивался свет.
Сначала мне казалось, что у меня больше нет ни одного целого ребра, хотя ничего особенно не болело. Я стиснула кулак с этими мелкими камешками, приподнялась на локте: дышу. Я дышу. Разжала кулак, и мелкие камешки посыпались, перекрывая шум мотоцикла. Он ещё работал! Мотор ревел где-то у меня над головой – а что, если… Я быстро стянула шлем. Сразу стало светлее. Перед лицом блестела как будто мятая бархатная ткань, я даже потянулась потрогать. Дура, это асфальт! Над головой оглушительно ревел мотоцикл… Почему так темно? Я подняла голову. Наверху, закрыв борта ямы, торчало выпотрошенное брюхо коляски. К краю прямо над моей головой угрожающе подкатилась трёхлитровая банка с огурцами. Я вжала голову в плечи, кувыркнулась вперёд. За спиной банка шмякнулась на гравий, а я стояла на ногах и смотрела на лес. А мотоцикл ещё шумел. Я глупо торчала из ямы, боясь обернуться.
Отец часто смотрит на Ютубе всякие там краш-тесты. За руль сажают манекен и пускают врезаться, падать, взрываться. Манекену всё равно, он не сопротивляется. Он вылетает через лобовое стекло, если так велят законы физики, и даже не пытается удержаться. Если он падает, он не пытается смягчить падение, сгруппировавшись: он манекен. И ещё он молчит. Он не живой.
Когда мотоцикл затих, я подумала, что оглохла. Глупый лес перед глазами бесшумно серебрился листьями. Надо обернуться. Обернуться и вызвать «Скорую», не теряя времени.
…Нас везли в одной «Скорой» – то ли чтобы сэкономить время, то ли оттого, что другой нет. Я думала, что это ужасно глупо. Они ещё и завернули в травмпункт, подождали, пока местный врач смажет йодом мои царапины. Потом, уже в больнице, из меня пытались вытрясти телефоны Марининых родственников, а у меня из всей деревни был только номер тёти Иры, я звонила ей, она – врачихе, врачиха – бухгалтерии…
Когда наконец-то приехал Маринин муж, было уже очень поздно. Меня никто не держал, я могла встать и уехать наконец, но как-то это было неправильно. Он работал вахтовым методом, ехал издалека. Электрички уже не ходили, когда он доехал. Его попросили меня отвезти, и он без разговоров повёз меня в деревню.
Лучше бы он на меня орал, лучше бы он меня убил, но он молча вёл машину в сторону проклятой деревни, а я не смела вякать под руку тому, чья жена только что умерла из-за меня. Могла бы отказаться и заночевать на вокзале, но, честно, мне это просто не пришло в голову. Казалось, что Маринина смерть – это мне предупреждение: не высовывайся, иначе ты следующая. Да, сумасшествие заразно. Я молча уснула тогда в машине, а когда открыла глаза – передо мной был уже этот жуткий двуликий дом, где застряли мы с Санычем.
