Дверца была новёхонькая: необработанное дерево гораздо светлее того, что на остальном полу, ещё пахло деревом. Значит, пока я болел, отец тут выделывал это? Зачем? Был только один способ ответить на этот вопрос. Я потянул за щеколду и откинул крышку.
Верстак создавал тень в и без того темноватом сарае. Я мог разглядеть только какие-то тряпки, валяющиеся в темноте бесформенной кучей. Совать туда руку было боязно, но я сунул, нащупал ткань и потянул.
– Так и знал, что ты здесь. – От неожиданности я подпрыгнул, больно ударился макушкой о верстак и уставился на тряпку, которую вытащил. По ней бежали весёлые звёздочки, как в мультиках. А под ней в глубине что-то белело.
Отец подошёл, шумно стуча сапогами, и за шкирку выволок меня из-под верстака:
– Всё увидел?
– Нет. – Я был честен: в глазах ещё всё плыло, и я видел только кофту, которую держал в руке. Отец отобрал, бросил, рывком поднял меня и так за шкирку и повёл в дом.
Я смотрел под ноги, но краем глаза заметил, что в своём дворе баба Маша колет дрова, а с другой стороны дядя Коля чинит мотоцикл. Я ещё мог им крикнуть, но побоялся. Да и что бы они сделали? Участковый в отъезде.
Он втолкнул меня в большую комнату, откинул ковёр, крышку подпола и кивком велел мне залезать.
– Ты что?!
– Я повторять не буду.
Ленка удивлённо таращилась на нас, но помалкивала. Я себе говорю, что залез тогда, чтобы её не пугать, но себя-то не обманешь. Я залез, услышал, как лязгнула щеколда, как опустился сверху ковёр, как отец сказал:
– И помалкивай.
Я ещё раз подумал: «Крест не помог». Мысль была настолько жуткая, что я так и замер на ступеньке подпола, неудобно прижав голову к груди, потому что сверху давила крышка. Потом конечно спустился и сел поудобнее, но легче не стало.
* * *
Замёрзнуть я не успел: отец выпустил меня меньше чем через час и велел одеваться.
– Куда?
– К Галине в город.
Я оделся, одел Ленку, вышел в коридор. Отец подошёл из кухни с двумя огромными рюкзаками, один надел сам, другой молча сунул мне. Я подчинился, зная, что столько всего, чего он там набрал, в городе точно не нужно, если мы уезжаем не навсегда.
– У тёти Гали поживём, – поймал отец мой взгляд, – и мне на работу будет ближе.
– А школа?
– Неделю не ходил и ещё не походишь. – В этот момент он выглядел и говорил как нормальный человек. Я даже засомневался на секунду: может, я к нему несправедлив?
Он запер дом, и вместо того, чтобы заводить мотоцикл, куда-то повёл нас пешком. Да ещё огородами, а не по главной улице. Если идти сквозь огороды от нашего дома, выйдешь к реке.
Рюкзак отец мне выдал тяжеленный, да ещё Ленка спотыкалась на нерасчищенных дорожках: где мне по колено, ей было по пояс. Я взвалил её на закорки и думал только о том, чтобы не упасть. Иногда я её сбрасывал и потихоньку отдыхал несколько секунд, пока отец не обернётся и не заметит. К реке я подошёл уже полностью вымотанный.
– На льду отпусти её, а то ещё провалитесь. – Отец это бросил не оборачиваясь. Я подчинился, благо там была хорошо протоптанная дорожка, и даже Ленка не увязала в снегу. Но на мне оставался тяжёлый рюкзак, я шёл и пытался понять, куда мы идём. Про тётю Галю я уже не думал. К ней мы ездим на мотоцикле и совсем в другую сторону.
Когда река давно осталась позади, мы миновали поле, вошли в перелесок, и за деревьями показалась машина. Это была машина Петровича.
* * *
Отец молча швырнул в багажник рюкзаки, сперва свой, потом мой. С плеч сразу упала гора, но легче стало не намного. Машина сторожа.
– Откуда?
– Сказал же: дал покататься.
– А сам на чём уехал?
– Ты дурачка-то из себя не строй! Марш в машину!
Я подчинился. В остывшей машине было жутко холодно, особенно после того, как я хорошенько разогрелся, неся тяжёлый рюкзак. В голову стучался один короткий ответ на все мои вопросы последних дней и подленький трусливый голосок: «Молчи, дурак, а то будешь следующим». Отец завёл мотор, и через пятнадцать минут мы уже были на шоссе. Только ехали мы не в сторону города.
Он рулил как ни в чём не бывало, даже насвистывал. Я боялся ему слово сказать, но не выдержал:
– Почему туда?
– Объезд.
Ленка уснула. Я сидел смотрел, как отец увозит нас далеко от города, от деревни, неизвестно куда, и вспоминал, как мы ехали меньше недели назад, весёлые, довольные с полным кульком конфет. Всё изменилось в один щелчок. Будто кнопочку нажали. От несправедливости хотелось реветь, но я боялся.
* * *
Он свернул в лес, когда уже смеркалось. Моё сердце бешено заколотилось, как у того зайца, который попал в свет фар, я даже сказать ничего не мог, даже смотреть на него боялся, он сказал сам:
– Бензин кончился.
Как будто в лесу есть заправка! Никогда, никогда он не говорил с нами как с дурачками, а тут… Почему-то эта глупость пугала меня не меньше, чем убитый сторож. Про мать я не хотел верить.
Фары освещали тёмные стволы, дорога стала такая, что меня подбрасывало, и Ленка проснулась и вцепилась руками в спинку сиденья. Отец затормозил в самом неожиданном месте, прямо посреди леса: ни полянки, ни домика, и велел нам выметаться.
Холод накатил с чудовищной силой. Я даже обрадовался, когда отец навьючил на меня рюкзак: значит, согреюсь. И ещё это значит, что он нас не бросит здесь. Он закрыл машину, включил фонарь и повёл нас по сугробам в чащу.
Я посадил Ленку на закорки, велел пригибаться от веток и глупо воображал себя Гензелем из сказки, потому что убегать и орать было поздно. Меня бы даже старуха с пряничным домиком не испугала сейчас. Отец пугал сильнее.
Он остановился неожиданно. В свет фонаря попала поляна не поляна, а немного расчищенный участок леса с огромным горбом – землянкой.
– У тебя лопатка в рюкзаке, – бросил мне отец и уселся в сторонке на свой рюкзак, взяв у меня Ленку.
Я полез в рюкзак. Отец подсвечивал мне фонарём, я видел консервы, много пачек крупы и вермишели, кое-какую свою одежду… То, что отец с самого начала хотел отвезти нас сюда, это уже ясно. Крупа, консервы и мои вещи успокоили.
Лопатка оказалась на самом дне. Я достал её и стал откапывать дверь землянки, занесённую снегом. Отец сидел курил и поторапливал, я старался. Забавным образом я успел вспотеть и окоченеть одновременно. Мёрзли, понятно, пальцы даже в рукавицах, зато тулуп на мне можно было выжимать. Иногда отец привставал, дёргал дверь и, видя, что не получается, кивал мне, чтобы я копал дальше. Я совсем замёрз и совсем вспотел, когда мы наконец вошли в землянку.
В луч отцовского фонаря попала печка, стопка дров рядом с ней, импровизированная кровать из лапника в углу. Отец стал топить, а мы с Ленкой сидели на лапнике в пяти шагах, и лично я пытался отдышаться после своих раскопок.
