– Скатерть расстилай, обедать в зале будем, – говорила мама из кухни; в такт ее словам скворчало что-то на сковородке. – Грибы в сметане, как ты любишь.
Глаша открыла буфет, чтобы достать посуду и скатерть. Пахнуло оттуда привычными детскими запахами: ваниль, апельсиновые корочки, корица, мята.
– Надолго ты в Москву?
Мама принесла из кухни две тарелки, на которые уже были выложены грибы с картошкой.
– На три дня. Мам, ну куда мне столько? – попыталась было возразить Глаша. – В меня не влезет!
– Ничего, попрыгаешь – и влезет, – улыбнулась мама. – Худая, как воробышек, смотреть больно. Одна ты едешь? – словно бы мимоходом поинтересовалась она.
– Да.
Мама вздохнула. Ее отношение к дочкиной жизни было Глаше известно, и слушать об этом в разных вариациях она не хотела. Однажды Глаша попросила маму не сетовать на ее счет и не плакать, и та, привыкнув во всем с дочкой соглашаться – после папиной смерти эта привычка лишь обострилась у нее, – мнения своего больше не высказывала.
Хотя обиняками не прочь была дать Глаше какой-нибудь полезный в ее представлении совет.
По выражению ее лица Глаша поняла, что именно это мама намеревается сделать и сейчас, в промежутке между картошкой с грибами и чаем с пирогами.
– Ты Ирину Александровну помнишь? – приступила мама к своему намерению.
– Нет, – улыбнулась Глаша.
– Ну как же? В собесе со мной работала. Такая приличная, умная женщина. Она нам для тебя еще собрание сочинений Толстого подписала, у нее подруга книжным магазином заведовала.
Собрание сочинений Толстого было подарено Глаше в день, когда она пошла в школу, и, конечно, в том возрасте ее не интересовало, откуда оно взялось.
– Ну вот, – продолжала мама, – встретила я ее на днях. И представь, что она мне рассказала: у нее такая необыкновенная подруга появилась!
– Да? – рассеянно переспросила Глаша.
Она думала о том, позвонить ли Виталию, чтобы сообщить о своем приезде. Новости из жизни неведомой Ирины Александровны, конечно, проходили при этом мимо ее сознания.
– Правда, правда, – заверила мама. – Истинно что необыкновенная. Такая, знаешь… С особыми способностями.
– Экстрасенс, что ли? – улыбнулась Глаша.
Мама так привыкла общаться только с хорошими людьми – среди ее подруг и знакомых плохих просто не было, – что была доверчива, как ребенок. Любой распространитель чудо-зажигалок, совмещенных с отвертками, или способов борьбы с бессонницей, или еще каких-нибудь бессмысленных приспособлений и методик мог убедить ее в том, что предлагает нечто такое, без чего невозможно прожить.
– Не экстрасенс, а ясновидящая, – с наивной убежденностью ответила мама. – И напрасно ты смеешься. Она про все правду знает.
Услышав о возможности знать правду про все, Глаша едва сдержала не улыбку уже, а смех.
– Я не улыбаюсь, – заверила она. – Просто я тоже недавно про какую-то ясновидящую, не то даже колдунью слышала. Слишком много их что-то развелось.
– Не знаю, про кого ты слышала, а Натэлла все по-настоящему видит.
Глаша вздрогнула, услышав то самое имя, которое называла Анечка Незвецкая, когда рассказывала про свой визит к колдунье. Совпадение было если и случайное, то неприятное.
– У Ирины Александровны дочка в больницу попала, – продолжала тем временем мама. – С очень нехорошим диагнозом. И Натэлла сказала, что нехорошее не подтвердится, а просто это почечная колика. Так оно и вышло! Опухоль не нашли, приступ сняли, и все у них теперь хорошо.
– Да, интересно, – пожала плечами Глаша.
– Доча… – В мамином голосе мелькнули робкие и жалобные интонации. – Сходила бы ты к ней, а?
– Зачем? – вздохнула Глаша.
– Ну как же зачем? Она бы тебе рассказала, что у тебя дальше-то будет. Ведь тебе тридцать два года уже, ведь немало это, и умница ты у меня, и красавица, а в личной жизни никакой определенности.
Если бы все эти глупости про умницу-красавицу с неопределенной личной жизнью сказал Глаше кто-нибудь другой, она просто встала бы и ушла. Но что ответишь, когда это говорит мама?
Впрочем, еще месяц назад Глаша и маме ответила бы, что определенность в ее жизни есть и что никакого давления своего возраста она не ощущает, и вызвала бы тем самым новые мамины сетования, может быть, даже слезы.
Но сейчас она понимала, что сказать все это уже не может, потому что это – неправда. И возраст свой она ощущает, и то, что она считала в своей жизни пусть не радостным, но определенным, теперь ей таковым не представляется.
Глаша вспомнила, как сидели они с Лазарем в вагоне-ресторане, покачивалась в бокале темная роза и она подумала вдруг, что до сих пор только собиралась жить, а теперь жизнь ее началась – в ту минуту, когда Лазарь взглянул на нее в полумраке тамбура и она поняла, что источник света находится у него в глазах.
Да, в ту ночь она вступала в жизнь, как в море, и думала, что, подобно морю, жизнь ее будет сплошной, единой. И вот теперь, спустя пятнадцать лет, оказалось, что это не так.
Теперь заканчивался какой-то очень важный кусок ее жизни. Он был огромным, долгим, он всю ее переменил, – но теперь он заканчивался. Глаша чувствовала это так же ясно, как без всяких объяснений чувствует человек, что заканчивается весна и начинается лето или что осень вот-вот сменится зимою.
– Сходи, доченька, – повторила мама. – Ну хоть ради меня, хоть ради папиной памяти. И мое бы сердце успокоилось, и он бы на тебя с неба спокойно смотрел.
Картина жизни и смерти была в мамином сознании такой стройной, что разрушать ее было бы просто бессовестно.
– Схожу, – вздохнула Глаша.
Глава 18
Натэлла жила на Некрасовской, неподалеку от того места, где стоял дом Каверина. По дороге к ней Глаша вспомнила, как папа говорил когда-то:
«Псков наш, может, для кого-то и маленький, и в большую жизнь из него тянет. Но вот детям здесь расти – лучше не придумаешь».
Непонятно, отчего вдруг пришли в голову эти мысли. Детей у Глаши не было, и незачем ей было размышлять, где их лучше растить.
Она ускорила шаг. Дождь шел всю ночь, не прекратился и утром, лужи уже налились такие большие, что обойти их было невозможно, ноги у нее промокли, и ей хотелось поскорее оказаться под какой-нибудь крышей.
Дом был старинный, дореволюционной постройки. Это, конечно, ни о чем не говорило, но все-таки Глаше понравилось. Она почувствовала даже, как уменьшается ее неловкость, вызванная странностью предприятия, которое она затеяла.
Еще вчера выяснилось, что мама на всякий случай уже договорилась с Натэллой о Глашином визите. Видно, очень ей хотелось узнать, как сложится дочкина жизнь.
