Пока он завязывает шнурки, я обхожу его комнату и пытаюсь отыскать в ней что-то такое, что позволило бы мне сделать вид, будто я это разглядываю. Справедливости ради нужно сказать, что таких вещей тут немного или нет вообще. С тех пор как я приходил сюда в прошлый раз, он вынес из своей гостиной все, так что теперь здесь остались только спортивные снаряды и пара случайных книг, лежащих на подоконнике. И маленькая деревянная лошадка.
Это даже не сюрприз – я видел эту лошадку, когда был здесь в прошлый раз, – но я все равно напрягаюсь. Потому что не знаю, что я чувствую, зная, что она по-прежнему у него. А он, вероятно, не в курсе, почему это важно.
Я начинаю отворачиваться, но в конце концов все-таки не могу сдержаться и беру ее в руки. Я несколько дней вырезал ее для него, когда мы были детьми, и хотя это и не идеальное изображение его лошади, фигурка получилась у меня довольно неплохо. Мне удались даже грива и хвост. Я не могу не впечатляться мастерством юного Хадсона.
Я подношу лошадку к глазам, чтобы полюбоваться завитками на гриве и хвосте. Да, совсем неплохо. Вот только когда Джексон выходит из своей спальни, его лицо делается особенно недовольным.
– Зачем ты трогаешь эту штуку? – резко спрашивает он, подходя ко мне.
– Не все ли тебе равно? – парирую я, осторожно ставя лошадку на место.
Он не отвечает и выходит за дверь.
– Где ты хочешь побегать? – спрашивает он, пока мы спускаемся по лестнице к парадным дверям.
– Вниз по противоположному склону Динейли? – предлагаю я. – Рядом с отелями?
– Заметано. – Когда мы выходим, он переносится – и это не совсем то, чего я хотел.
Я догоняю его, и какое-то время мы переносимся бок о бок, но это не очень-то способствует разговору.
У подножия горы он на секунду задерживается, и я тоже останавливаюсь, полный решимости сказать ему то, что у меня на уме, прежде чем он опять сорвется с места.
– Погоди. – Я хватаю его за предплечье.
Джексон поворачивается, сжав кулак, и секунду мне кажется, что сейчас он ударит меня. И я решаю не давать сдачи. Но он опускает кулак. Качает головой. И спрашивает:
– Что мы тут делаем, Хадсон?
Мне становится не по себе.
– Я думал, мы бегаем? – говорю я небрежно.
– Я не об этом, и ты это знаешь. – Он отходит и прислоняется к стволу большого дерева.
Да, я это знаю. Я прочищаю горло, переминаюсь с ноги на ногу, смотрю в пространство. Затем наконец выдавливаю из себя:
– Я хотел поблагодарить тебя.
– За Грейс? – хрипло спрашивает он. – Не благодари меня. Эта история с сопряжением была целиком ее…
– Я благодарю тебя не за то, что она моя пара, – перебиваю его я. – А за то, что…
– За что? – спрашивает мой младший брат, и у него вдруг делается усталый вид. Очень, очень усталый.
Я делаю долгий выдох.
– За то, что ты сделал тем вечером, – наконец говорю я.
Он кивает, на его челюсти играют желваки.
– Это не имело значения.
– Это имело значение – это было важно для меня и, думаю, для Грейс. Ты не обязан был это делать…
– Нет, обязан. Может, тебя и не колышет, что Грейс была похожа на побитого щенка, но я больше не мог этого терпеть.
Это наживка, несомненно, и я знаю, что он бросил ее просто затем, чтобы посмотреть, последую ли я за ней. Но все равно тяжело отойти в сторону после того, как я несколько недель пытался убраться с их пути, несмотря на узы сопряжения, связывающие меня и Грейс.
И все же я ухитряюсь это сделать, кивнув и сказав сквозь стиснутые зубы:
– Справедливо.
– Справедливо? – насмешливо спрашивает он и с угрозой щурит свои черные глаза. – В этом нет ничего справедливого, Хадсон. Ты бы это понял, если бы не пытался быть таким великодушным.
– По-твоему, я пытаюсь быть великодушным? – спрашиваю я.
– А разве нет?
– Никоим образом. Я пытаюсь… – Я опять замолкаю, потому что с ним нелегко говорить даже в лучшие времена. А теперь, когда он полон решимости все испортить, он вообще несносен.
– Что? – рявкает он.
Но я не отвечаю. А просто качаю головой и опять поворачиваюсь к школе. Я знал, что это плохая идея, но не знал, что настолько.
– Значит, ты просто возьмешь и уйдешь? – насмешливо спрашивает он. – Ты вытащил меня сюда и теперь просто удалишься, так и не сказав мне, чего ты хотел? Разве это по-взрослому?
Что-то внутри меня щелкает.
– Я хочу вернуть себе своего брата! – Я кидаю в него эти слова, как ножи.
Он застывает.
– Что ты сказал? – хрипло спрашивает он наконец, когда проходит несколько долгих секунд.
– Ты спросил, чего я хочу, – огрызаюсь я. – Вот то, чего я хочу. Я хочу вернуть себе своего брата. Я скучаю по нему. – Я сглатываю. – Я скучаю по тебе.
Он делает шаг назад.
– Трудно скучать по тому, чего ты никогда не имел, – говорит он.
– Ты так думаешь? – шепчу я. – Что между нами никогда не было никаких отношений?
– Вот именно, не было. – В его тоне звучит уверенность. – Меня отправили к Кровопускательнице, когда я был совсем ребенком. А ты остался дома с нашими дорогими папочкой и мамочкой – вот как это было. Мы всего лишь два чужака, в которых по случайному стечению обстоятельств течет одна кровь. Это ничего не значит.
– Ты же в это не веришь, – говорю я, чувствуя, как во мне что-то рвется – что-то такое, о существовании чего я даже не подозревал.
– Почему же, верю. Это не наша вина. Это реальность. Пытаться изменить это спустя несколько веков… – Он качает головой. – Это бессмысленно. Особенно теперь.
– Но ты мой брат.
– И что с того? – Он пожимает плечами. – Нельзя сказать, что наше фамильное древо что-то значит для нас. Ничего из того, что мне от них – от вас – досталось, я не хотел бы сохранить.
Его слова бьют меня наотмашь, и я, не удержавшись, огрызаюсь:
– Тогда зачем же ты хранишь ее? Если ты не хочешь иметь ничего общего ни с одним из нас, то зачем ты хранишь ее?
– Храню что? – раздраженно спрашивает он.
– Эту лошадку. Я сделал ее для тебя больше ста пятидесяти лет назад и подарил в тот день, когда Далила отослала тебя. Если мы всего-навсего два человека, в чьих жилах течет одна кровь, если семья ничего не значит, то почему же ты до сих пор хранишь ее?
– Ты сделал ее? – шепчет он.
– Да. У меня даже остался шрам, который доказывает, что я вырезал ее. – Это маленький изогнутый шрам на указательном пальце левой руки. – Иначе откуда она, по-твоему, могла взяться?
