Сперва мне кажется, что сейчас он уйдет в свою скорлупу и скажет какую-нибудь гадость. Но в конце концов он, видимо, решает принять неизбежное, поскольку вместо того, чтобы повести себя как говнюк, он протягивает Реми руку и говорит:
– Спасибо за помощь.
Реми, похоже, удивлен, но он пожимает протянутую руку и кивает, как бы говоря: «всегда пожалуйста».
Я ложусь на свою койку, и Хадсон укладывается рядом со мной, обняв меня за плечи. Флинт и Колдер все еще в отключке, и мне жутко смотреть, как они дергаются и дрожат – особенно теперь, когда я знаю, что им приходится терпеть. Но я смогла достучаться до Хадсона благодаря узам нашего сопряжения, что же до них, то у меня нет ключа, хотя мне и тяжело это осознавать.
– Это все, да? – спрашиваю я, чувствуя, как текут минуты. – Теперь мы можем попасть в Яму?
– Да, – подтверждает Реми. – И если нам повезет, нам не придется делать это снова.
– Тогда давайте сделаем так, чтобы нам крупно повезло, хорошо? – Хадсон говорит это с явным британским акцентом и с невозмутимым выражением лица.
– Точно, – соглашаюсь я, пытаясь представить себе, какова она, эта самая Яма, если все это было только путем в нее.
Я имею в виду, что Хадсон пошутил насчет того, что у Данте в Яме обитает сам Сатана, так что какая-то часть меня жутко боится того, что нам предстоит, когда утром мы попадем туда. То, что мы видели на обычных уровнях этой тюрьмы, когда находились в Гексагоне, было ужасно. Если бы это не был наш единственный шанс найти кузнеца, выбраться отсюда и спасти наших друзей от Сайруса, ничто не заставило бы меня выйти из камеры.
Мне хочется расспросить о Яме Реми, но, если он подтвердит мои опасения, я только распсихуюсь еще больше. К тому же прежде мы с ним не разговаривали в то время, когда действовал Каземат, потому что это было бы проявлением неуважения к тем, кто нам дорог и кто страдает.
Сегодня мы тоже не разговариваем, несмотря на то что Хадсону наконец удалось справиться со своим кошмаром. Мы с ним молчим, лежа на моей койке в обнимку.
Когда время действия Каземата приближается к концу, меня начинают одолевать мысли о Флинте. О том, в чем заключается его наказание. Он был арестован за попытку убить последнюю горгулью на земле, а значит, его наказание наверняка включает в себя меня – недаром все последние дни он ведет себя так странно, когда я пытаюсь с ним заговорить.
Увидев, как мой образ был использован против Хадсона в его наказании – и что это наказание творило с ним, – я испытываю ужас при мысли о том, что может сейчас чувствовать Флинт. Всю последнюю неделю эта тюрьма использовала меня против моей пары и против одного из моих ближайших друзей.
Эта тюрьма – средоточие зла, и, если мне представится такая возможность, я сделаю все, что в моих силах, чтобы снести ее до основания. Одно дело – перевоспитание и совсем другое – пытки. А Этериум пытает заключенных, только для этого он и существует. Мне все равно, для чего он предназначен, все равно, для чего его построили, поскольку на самом деле он не занимается ничем другим. А это неправильно.
Наконец действие Каземата подходит к концу, красные огоньки на стене мало-помалу бледнеют и приобретают свой обычный белый цвет, а Флинт и Колдер начинают шевелиться.
Флинт выглядит таким беззащитным, лежа в позе эмбриона и дрожа под одеялом, которым я накрыла его час назад. Я знаю, что он страдает, я видела темные круги у него под глазами, наблюдала, как он дрожит, как он перестал улыбаться и есть. Но думаю, каждую ночь, когда прекращалось действие Каземата, я бывала слишком озабочена мыслями о Хадсоне и не до конца понимала, в какой плохой форме находился Флинт, когда Каземат отпускал его.
А может, причина в том, что сегодня дело обстоит особенно скверно. Я не знаю ответа на этот вопрос, и мне все равно. Как только Флинт садится, я подхожу к его койке и опускаюсь на колени.
Однако когда я пытаюсь коснуться его руки, он отшатывается. Может, мне лучше отойти? Я совсем не хочу, чтобы ему стало еще тяжелее, ведь он и так ужасно страдает. Но если в моих силах придумать, как ему помочь, я хочу это сделать.
– Мне так жаль. – Я знаю, что остальные, вероятно, слушают нас, и потому стараюсь говорить как можно тише. – Мне так жаль, что ты вынужден проходить через все это.
Он пожимает плечами, уставившись на стену над моей головой.
– Я это заслужил.
– Никто не заслуживает такого. – Я снова пытаюсь взять его за руку, и на сей раз он не противится.
– Это не так, – отзывается он. – Я едва не убил тебя, Грейс. И ради чего? Чтобы не дать Хадсону восстать из мертвых? – Он смотрит на мою пару и, нарочно повысив голос, добавляет, безуспешно пытаясь имитировать британский акцент: – Я по-прежнему считаю, что он немного мудак. – На это Хадсон показывает ему средний палец, даже не дав себе труда поднять взгляд от книги, которую он одолжил у Реми.
– Но он не должен был за это умереть. А ты не должна была оказаться из-за этого на волосок от смерти. Я был так ослеплен страхом, яростью и злобой, что едва не уничтожил одного из лучших людей, которых когда-либо знал. – Он прочищает горло и сглатывает. – Что делает меня ничуть не лучше моего брата, за которого я пытался мстить. Дэмиен был чудовищем, а я просто не хотел этого замечать. И из-за своей мести едва не убил ни в чем не повинную девушку. Я заслужил каждый день, который мне придется провести здесь, и даже этого будет мало.
– Почему? Потому что ты должен страдать? – Он отводит глаза, и я стискиваю его руку. – Ты уже достаточно настрадался, Флинт. Тебе пора простить себя.
– Я не… – Он осекается, потом начинает опять: – Я не знаю, смогу ли я это сделать.
– Я же простила тебя. Да, я знаю, я упрекала тебя за это, когда мы были в Нью-Йорке, но я простила тебя давным-давно. И думаю, если ты хочешь уделать эту тюрьму, то тебе надо сделать именно то, что ты сделал только что. Ты должен признать, что совершил скверные вещи и что у тебя не было уважительных причин, чтобы их совершить. Но ты должен также простить себя, и тогда эта гнусная тюрьма больше не сможет мучить тебя.
Флинт ничего не говорит, но он слушает меня, я это вижу. И впервые за последние шесть дней он улыбается мне. Это не его обычная лучезарная улыбка, но это все-таки улыбка, и я рада ей.
Я не знаю, что сказать Колдер, которая сидит, подтянув колени к груди и качаясь, но я знаю – она тоже слушала то, что я говорила Флинту. И когда до нее наконец доходит, что Каземат уже позади, что она выдержала – что они все выдержали, – я вижу, что она начинает дышать свободнее.
– Тебе нужно накрасить ногти для визита в Яму, – советую я, глядя ей в глаза. Я знаю, если Колдер примется приводить себя в порядок, значит, с ней будет все в порядке. И я жду. Продолжаю ждать.
Мне кажется, что проходит целая вечность, но в конце концов она кивает, достает из-под койки пузырек с синим лаком с глиттером, и я вздыхаю с облегчением. Колдер оправится. Как и они все. Мы смогли пережить это испытание, и пусть оно нас немного потрепало, но мы справились.
