Этого не переживет ни он, ни она.
Но я этого не допущу. Эта гребаная тюрьма использовала меня, чтобы причинять ему боль с самого первого дня нашего пребывания здесь…
Но я положу этому конец и сделаю это сейчас.
– Никто не может прожить жизнь, ни о чем не сожалея, – говорю я, пристально глядя ему в глаза. – Любому из нас приходится принимать ужасные решения, трудные решения, такие, о которых мы потом сожалеем всю жизнь. – Мгновение я думаю о моих родителях. – Суть не в том, чтобы прожить жизнь без сожалений. А в том, чтобы в каждый момент времени принимать наилучшее решение, потому что сожаление придет все равно, хочешь ты того или нет. Но если ты сделал все, что мог, у тебя никто не может потребовать большего.
Я замолкаю и делаю глубокий вдох.
– Все хорошо, – шепчу я ему, склоняя голову набок. – Я хочу, чтобы ты это сделал.
Он делает еще одну попытку.
– Грейс…
– Я с тобой, Хадсон. Я с тобой.
Он издает стон и, блеснув зубами, впивается в меня.
Он прокусывает мою кожу там, где бьется пульс, у основания моего горла, и его клыки погружаются в вену.
Я вскрикиваю от боли, но она проходит так же быстро, как началась. Он начинает пить, и все остальное исчезает, уходит, остаемся только Хадсон, я и эта минута…
Он шевелится, и я запрокидываю голову, чтобы ему было удобнее пить мою кровь. И прижимаюсь к нему так, чтобы чувствовать его всем телом. Я упиваюсь тем, как его руки сжимают мои бедра, как его рот становится более неторопливым, пока он пьет, пьет и пьет.
На долгое время я забываю, где мы находимся, забываю, почему мы это делаем, забываю обо всем, кроме Хадсона и того, что если я не достучусь до него, то могу потерять его навсегда.
Он отстраняется, и я стону. Задыхаясь, я шепчу:
– Хадсон, я доверяю тебе.
Он впивается в меня опять, на этот раз глубже, и я судорожно втягиваю в себя воздух. Содрогаюсь. Обнимаю его, пока он продолжает брать. Он берет все, что я могу ему дать, и требует еще. Требует всего, пока мои колени не начинают подгибаться, дыхание не становится поверхностным, а руки и ноги холодными как лед, несмотря на пылающий внутри меня жар.
И, когда наслаждение затапливает меня всю, какая-то крошечная часть меня понимает: Хадсон забрал у меня слишком много крови.
Глава 129. Иногда жизнь прекрасна, а иногда ужасна
«Может, запротестовать, отстраниться?» – мелькает у меня мысль.
Но мой мозг затуманен, тело слабо, и у меня нет воли к сопротивлению. Потому что это Хадсон.
Моя пара.
Мой лучший друг.
Мой партнер.
И потому я знаю кое-что такое, чего не знает он сам. Чего не знает эта тюрьма и чему он никогда не позволит себе поверить. Заставив тех парней поубивать друг друга, он сделал наилучший выбор… и я никогда не стану его в этом винить. Сожаление? Да. Но также и прощение.
И я повторяю еще более убежденно:
– Хадсон, я доверяю тебе.
Он отстраняется со сдавленным стоном, и в его глазах я вижу замешательство, когда он смотрит то на меня, то на другую Грейс, но они не затуманены, а ясны. Он понимает, что все это просто кошмар.
Теперь уже он сам зарывается пальцами в мои волосы и шепчет:
– Ты в порядке? Я не причинил тебе вреда?
– В этом-то и суть, – тихо отвечаю я, повернув голову, чтобы поцеловать внутреннюю часть его запястья. – Я всегда это знала, и в это должен поверить и ты. Ты никогда не причинишь мне вреда, Хадсон. Во всяком случае, такого. Ты никогда не причинишь вред другому человеку, если это будет зависеть от тебя.
Он качает головой, хочет что-то сказать, но я прикладываю палец к его губам.
– Никогда, – повторяю я.
Мы оба смотрим туда, где на полу только что находилась другая Грейс, но ее нет, и, повернувшись к двери, я вижу, как она исчезает за ней, повесив рюкзак на плечо.
– Это было неправильно, – говорит он, и я вижу, что он тоже смотрит вслед другой Грейс. – То, что я с ними сделал.
– Да, – соглашаюсь я, потому что это правда. – Но, милый, война всех превращает в злодеев. Это неизбежно, от этого нельзя уйти.
Он не отвечает, только со вздохом закрывает глаза и кивает. Вид у него такой усталый, такой измученный, что я обнимаю его за талию и притягиваю к себе.
– Сколько раз ты убил меня? – спрашиваю я.
Он с усилием сглатывает.
– Слишком много. – Он опять вздыхает. – Тысячи раз.
– Вот и достаточно. Более чем.
Хотя это наказание длится всего несколько дней, оно ужасно. И ему приходилось переживать это опять и опять. Но всему есть предел.
Он качает головой.
– Это продолжается всего несколько дней.
– Нет, – говорю я, качая головой, и цитирую ему его любимый фильм: – Главное – не годы, дружок. Главное – это пробег.
И впервые за все последние дни он улыбается. Потому что он наконец понял.
– Тебе пора простить себя, Хадсон. И оставить это в прошлом.
Он ничего не говорит, и поначалу мне кажется, что он не готов. Но тут он улыбается и целует меня.
Когда он отстраняется на этот раз, мы снова оказываемся в камере.
– Какого черта? – Реми перестает ходить по камере, как только видит, что мы очнулись. – Ты не можешь проделывать со мной такие штуки, Грейс! Последние двадцать минут я был сам не свой. Я думал, что он убьет тебя!
– Значит, это длилось так долго? – удивляюсь я. – А мне показалось, что прошло всего пара минут.
– Дело в том, что время здесь течет не так, как в других местах. Иногда тебе кажется, что его прошло много, иногда – что всего ничего. – Он неопределенно хмыкает, и видно, что он очень зол. – Когда тебе в следующий раз захочется воспользоваться чужой магической силой, ma chere, выбери кого-то другого. Потому что это была та еще хрень.
– Прости, – говорю я. – Я не хотела тебя напрягать. И я очень благодарна тебе за помощь. Больше, чем можно выразить словами.
– Значит, вот как ты оказалась там? – спрашивает Хадсон, глядя то на Реми, то на меня.
– Да. Твоя девушка, можно сказать, втащила меня в этот ад. – Реми закатывает глаза. – Но уважуха, чувак. Не знаю, как долго я сам смог бы выдержать то, что выдерживал ты.
На лице Хадсона мелькает смущение, как будто он не знает, как ему реагировать на то, что кто-то еще, помимо меня, видел то, что происходило в его голове. И я его понимаю. Я помню, как неловко мне было от того, что Хадсон постоянно присутствует в моей голове, когда я не доверяла ему. Так что я могу себе представить, каково это для него – знать, что какой-то ведьмак, которого он почти не знает, мог наблюдать его страхи и, соответственно, то, что вызывает у него самый острый стыд.
