– Спросил бы у мамы, – усмехнулась она.
– Спрашивал. Ее объяснения меня не убедили.
– А что она, интересно, тебе сказала? – с интересом спросила Соня.
– Что большинство женщин, да и людей вообще, не в состоянии ответить не только на вопрос, зачем они живут на свете. На этот, мол, вопрос и вовсе, может, отвечать не надо. Но они не могут даже сказать, чего хотят в каждый конкретный день. Есть деньги – хорошо, нет – не страшно. Работа – любая, лишь бы время проводить. Мужчина – тоже любой, лишь бы не слишком обременял. Вот так она объяснила. Неужели и правда ты... то есть большинство людей так и живут? Я не поверил.
Это была правда. Прежде Соня не задумывалась об этом, но жесткие, чеканные формулировки Аллы Андреевны Дурново – она даже представила себе, с какой интонацией все это было сказано, – сразу убедили ее в том, что это правда. И что сама она жила вот именно так – плыла, как щепка по течению, без цели и смысла, – было правдой тоже.
– Это правда, Петь, – сказала Соня. – Я в самом деле так и жила.
– Но ты же в Москву приехала зачем-то! – В его голосе звучало искреннее непонимание. – На студию дурацкую пошла, в киношке какой-то стала сниматься. И что, это все по инерции, как сомнамбула? Не понимаю!
Соня и сама теперь не понимала, как такое могло быть. Как могло быть, что она каждый день просыпалась потому, что открывались глаза, шла на работу потому, что надо было куда-то идти и где-то получать деньги, которые нужны были для того, чтобы можно было купить поесть и набраться таким образом сил для того, чтобы просыпаться по утрам и идти на работу... Не могла она поверить, что все это было с нею!
И что женщина, жизнь которой представляла собой такое вот бесформенное варево, почему-то ожидала от Москвы какого-то особенного к себе отношения, – она не могла теперь поверить тоже. Чего она ожидала, кто и чем был ей, такой, обязан?!
– Ты на маму не сердись, – сказал Петя. – В конце концов, ее отношение к тебе оправдано. Она, конечно, хочет, чтобы моя жена была ей по крайней мере понятна. Потому она меня на Ирке и мечтала женить. Та вообще-то не подарок, но хоть известно, кто и как ее воспитывал. Понятно, как она себя будет вести в большинстве жизненных ситуаций. А какие у тебя в жизни резоны, это для нас было покрыто мраком.
«Для нас!.. Ты, однако же, ничего против моего присутствия в твоей жизни не имел, – сердито подумала Соня. – Очень даже не имел!»
– А Лика ей понятна? – поинтересовалась она. – Куда она, кстати, подевалась?
– Лика? – усмехнулся Петя. – Лика даже мне понятна. Куколка в постельку, ничего больше. Надо только следить, чтобы не вздумала забеременеть. Но пока она вроде не собирается. Она домой поехала, – пояснил он. – В больших количествах она меня утомляет, и я ее отправил. Пообещал за это купить лифчик за двести пятьдесят евро, который она вчера видела в «Крокус-Сити». Я тебе, честное слово, дико признателен, Соня! – с чувством добавил он.
– За что? – улыбнулась она.
Долго сердиться на Петю Дурново было просто невозможно. Он любил себя так искренне, что это вызывало даже приязнь.
– Ты не поверишь, но мне нравится общаться с такими, как Лика. Но если бы не ты, я никогда до такой степени не раскрепостился бы. А теперь я от этих дурочек получаю колоссальное наслаждение! Так, знаешь, прямо... во всех местах вибрирует, когда они мне дифирамбы поют. Ну и что, что это они за лифчик или за сумочку какую-нибудь? В конце концов, я ли не вкалываю? Могу же я девчонке за свое удовольствие заплатить! А без тебя у меня всего этого не было бы, – заключил он.
Соне стало скучно. Петино объяснение было исчерпывающим. И о чем с ним было дальше говорить, с этим мужчиной, понятным ей до донышка? Ей даже жалко его стало немного.
– Обманут они тебя когда-нибудь, Петька, – заметила она. – Это тебе кажется, что ты теперь такой опытный и проницательный. А на самом деле такая вот дурочка со своими дифирамбами легко тебя вокруг пальца обведет, ты и не заметишь.
– Это да, – вздохнул он. – Все-таки я вырос в тепличных условиях. Но что с этим можно было поделать? Отдать меня не в гуманитарный лицей, а в школу заводского района? Не на юрфак МГУ, а на рынок, китайским барахлом торговать? На это мама была неспособна. А сам я, честно говоря, неспособен был все бросить и уйти в люди. Но, думаешь, кто-нибудь из мужчин нашего круга на такое способен? Ну, разве что Герман Александрович Алымов. Так ведь он вообще особенный, у него другая мотивация.
У Сони потемнело в глазах, ей показалось, что она сейчас упадет с высокой табуретки. Хорошо, что Петя не заметил, как она переменилась в лице: у него в этот момент потухла сигара, и он с увлечением раскуривал ее заново.
– А он... Алымов... Он что, в люди ушел?
Она приложила немалое усилие, чтобы вопрос ее прозвучал безучастно. Может, если бы Петя получше прислушивался к ее интонациям, то заметил бы, что ей это не совсем удалось. Но он слишком был занят собой, чтобы проявлять повышенное внимание к кому бы то ни было еще.
– Алымов? Ну, не то чтобы в люди, но после универа в экспедицию какую-то уехал. В Сибирь. Они там на Енисее шаманов изучали, что ли. Я точно не знаю, мне тогда десять лет было. Он лет пять по Сибири ездил, потом по Дальнему Востоку, кажется. Жизнь изучал, наверное, – пожал плечами Петя. – Хотя зачем ему это понадобилось, непонятно. Он же нелюдимый, интроверт природный. Корпит над своими переводами, и ничего ему в жизни не надо. Ну, классик, конечно. Но как можно столько радостей жизни мимо себя пропускать, я не понимаю. – Петя прижмурился, видимо, вспомнив радости, живым воплощением которых являлась Лика. – А сейчас Алымов вообще в депрессии, – вспомнил он.
– Почему? – с трудом выговорила Соня.
– Откуда мне знать? – пожал плечами Петя. – Что-нибудь в переводах не заладилось, наверное. Какие у него еще могут быть проблемы? Уезжать собирается.
– Куда?
Соня не узнавала своего голоса. Даже Петя наконец заметил, что с ней что-то не так.
– Понятия не имею, – протянул он. – А почему тебя это интересует?
– Нет... Так... Петь, я пойду, – торопливо пробормотала Соня. – У меня завтра съемки. Я в съемочной группе гримером работаю, – чтобы избежать дальнейших расспросов, добавила она.
– А я думал, ты вообще не работаешь, – удивился Петя. – С твоей внешностью могла бы кого-нибудь найти, чтобы он тебя обеспечивал. Ты же, Сонь, как улыбнешься – с ума можно сойти...
В его взгляде впервые за этот вечер мелькнуло вожделение. Видимо, Лики с ее вибрирующими дифирамбами ему все-таки было маловато.
Но это Соне было уже неважно. Все было неважно в том ошеломлении, которое ее охватило.
Она спрыгнула с табуретки и, все ускоряя шаг, пошла к выходу из мастерской.
Глава 8
Только теперь Соня сообразила, что не знает, где живет Герман.
