Это прозвучало так загадочно, что Соня почувствовала жгучее любопытство. Хотя Герман Александрович совсем не старался говорить загадками, это она видела. Да, может, и не любопыство она почувствовала.
– Я вас провожу, – сказал он, увидев, что Соня забирает с обогревателя свой сарафан. – Уже темно.
Теперь, летом, темнело так поздно, что, можно сказать, и совсем не темнело, просто вечерние сумерки переходили в предрассветные. А в усадьбе «Метель», Соне казалось, пространство вообще было каким-то особенным, и все здесь происходило не так, как на остальном белом свете.
Темноты она не боялась. Но тому, что Герман Александрович пойдет ее провожать, обрадовалась. Ей хотелось продлить ощущение простой свободы, которое исходило от него и, когда он был рядом, охватывало ее тоже.
Она ушла наверх переодеваться. Герман Александрович ждал ее на крыльце.
Они шли по дачной улице и молчали. То есть это он молчал, а Соня просто не хотела нарушать его молчание. Ей казалось, он думает о чем-то важном.
– Скажите, Соня, – вдруг спросил он, – что делает человек, когда начинает плакать?
– В каком смысле – что делает? – не поняла Соня. – Плачет, и все.
– Ну да, плачет. Всхлипывает, рыдает, обливается слезами, ревмя ревет. В три ручья еще. Но это все потом, когда уже расплакался. А в самом начале что он делает, как вы думаете?
– В самом начале? – Соня вспомнила, как вглядывалась в мертвое лицо Полетаевой и что чувствовала при этом. – В начале он дает волю слезам.
– Да! – Лицо у него просияло так, будто Соня сделала ему долгожданный подарок. – Именно так – волю дает. Спасибо!
– За что? – улыбнулась она.
Герман Александрович словно вынырнул из того мира, в который был погружен всю дорогу, и огляделся. Они уже подходили к озеру.
– Извините, – сказал он. – Что-то я... Просто попалась хорошая книжка для перевода. И не хочется ее испортить. А она довольно большая, я с ней с зимы уже живу. Вот и забылся немного.
– А какая это книжка? – спросила Соня.
– Фолкнер.
– А скоро она выйдет?
– Вряд ли скоро.
– Жалко, – вздохнула она. – Хочется поскорее почитать.
– Так приходите и почитайте, – предложил он. – Я уже почти закончил, могу рукопись дать.
– Правда, можно? – обрадовалась Соня. – Обязательно приду! Когда?
– Да когда угодно. Я все время дома. Ну, выхожу иногда прогуляться. На озеро или до магазина.
– Я приду, – повторила Соня. – Когда-нибудь вечером.
– Как в сказке, – улыбнулся он.
– Что? – не поняла она.
– Когда-нибудь вечером... Звучит как в сказке. Приходите.
Глава 4
В их жизни ничего не происходило. Они просто разговаривали. Или даже молчали. И это молчание не угнетало Соню так же, как отсутствие каких-либо внешних событий. То же самое она чувствовала нынешней зимой, бывая у Анны Аркадьевны. Тогда ведь тоже ничего не происходило, они просто разговаривали, но чувство у Сони было такое, будто она находится на самом острие жизни. Точно так же, как теперь с Германом Александровичем.
Или не точно так же? Но об отличиях Соня старалась не задумываться.
Обычно она приходила к Герману Александровичу поздним вечером, когда уже темнело. Съемочный день длился ведь именно до темноты, и освободиться пораньше Соне не удавалось.
Он в это время работал. Когда Соня пришла первый раз и поняла, что явилась в разгар рабочего дня, то ужасно смутилась и даже хотела уйти. Но он удержал ее, а чтобы она не думала, что помешала, дал ей обещанную рукопись.
– Можете читать прямо здесь, Соня, – сказал он. – В кабинете. – И, предупреждая ее вопрос, добавил: – Вы мне не помешаете. Даже наоборот.
И она села на диван в углу и стала читать. А потом сползла с дивана на пол и продолжала читать, сидя на потертом ковре. А потом не заметила, как легла на живот и продолжала читать лежа. Она даже забыла, что в комнате еще кто-то есть. А когда подняла голову на ходики, висящие напротив на стене, то поняла, что читала два часа без остановки.
За эти два часа Герман Александрович не произнес ни слова. Но как только Соня положила рукопись на ковер, он обернулся, встал из-за стола и спросил:
– Устали?
Так, будто не он, а Соня все эти два часа работала.
Соня не могла сообразить, где она и что с ней происходит.
– Нет... – наконец пробормотала она. – Ох, Герман Александрович! Какая же это книжка необыкновенная...
– Вам нравится?
Он улыбнулся обычной своей улыбкой – едва заметной.
– Не то слово!
– Я думал, вам покажется слишком жестко. Там же довольно мрачные вещи происходят. Труп вонючий десять дней хоронить везут...
– Ну и что? – горячо возразила Соня. – Зато лампа керосиновая под дождем горит, и туманно. И еще – на стене дождя тень от человека. И это все чувствуешь. Мне ужасно понравилось!
– Да, там много по части чувств, – кивнул он. – Я даже удивился, когда мне этот перевод предложили.
– Почему удивились? – не поняла Соня.
– Потому что насчет чувств сейчас замешательство. Когда про душевные дела – это не надо. Надо насчет образованности. Изготовленное дело, совершенно мозговое, какие-то интеллектуальные игры. Чтобы ты читал и чувствовал себя как бы умным. А где какие-то страсти происходят – это не надо. Пойдемте поужинаем, Соня.
Ужином оказалась рыба, пойманная Германом Александровичем в озере, два довольно больших судака.
– Я и не думала, что в этом озере таких можно поймать, – удивилась Соня. – Как в Байкале каком-нибудь.
И тут он улыбнулся совсем иначе, чем обычно, не коротко, не сдержанно, а широко и счастливо.
– Просто так, конечно, не поймаешь, – с гордостью сказал он. – Но мне удается. Меня когда-то на Енисее научили рыбу ловить, и с тех пор меня это уменье не подводит.
Судаки были зажарены в сметане. Соня и не заметила, как съела одного целиком; оказывается, она проголодалась, пока читала роман. Второго судака целиком съел хозяин; видимо, тоже проголодался, и из-за того же самого романа.
С того вечера Соня приходила в его дом, не опасаясь помешать. И всегда сидела в кабинете, пока Герман Александрович заканчивал работу, и читала книги, стоящие на полках и лежащие на полу. Отрываясь от книг, она видела его силуэт в оконном проеме – рабочий стол стоял у окна.
Иногда она о чем-нибудь его спрашивала. Если он совсем был погружен в работу, то просто не слышал ее вопроса и не отвечал на него. А если не совсем, то поднимал голову от рукописи – он писал простым карандашом, – поворачивался к ней и отвечал. Иногда он сам спрашивал ее о чем-нибудь, и Соня никогда не понимала, с чем связаны его вопросы. Они не имели никакого видимого отношения к работе, а всегда касались чего-нибудь простого. Слышала ли она, например, как ночью вдруг разгулялся ветер и по озеру пошли волны, будто по морю?
