Трудно было теперь и представить, что пять минут назад в ее голосе звучала растерянность, а в глазах мелькало какое-то жалкое выражение. Тон у нее теперь был насмешливый и бесцеремонный, а во взгляде заметна была лишь уверенность в себе, притом, сразу понятно, уверенность привычная.
– Соня Гамаюнова, – сказала Соня.
– Прилично, – небрежно заметила Алла Андреевна. – Готов кофе? Ну, садитесь. Погодите, что это за чашки Петька выставил? Вечно натащит с работы всякой дряни.
Она открыла на этот раз верхнюю, витражную часть буфета, достала оттуда фарфоровые чашки такой невозможной старинной красоты, что при взгляде на них представлялся императорский прием, и расставила на столе. Она расставляла эти чашки, рядом с которыми страшновато было дышать, не то чтобы небрежно, но с бестрепетной привычкой в каждом движении.
– Аллочка, тебе не кажется, что уже пора позвонить врачу? – спросил Хлодвиг, как только все уселись наконец за стол. – Вдруг Катеньке опять стало плохо?
– Катька в клинике, там без тебя разберутся, – отрезала Алла Андреевна. – Это его болонка, – объяснила она Соне. – Ни свет ни заря ее пробрал понос. Холя почему-то решил, что она сдыхает, и, вместо того чтобы вызвать ветеринара, вызвал меня. Так что я с шести утра подтирала задницу дрыщущей собачонке.
– Мама! – возмутился Петя. – Дай нормально поесть!
– А что особенного? – пожала плечами та. – Такая же органика, как, например, браунис.
Петя поперхнулся и положил свой кусок пирога обратно на блюдечко.
– Кстати, – вспомнил Хлодвиг, – Аллочка, ты ведь привезла меня, чтобы угостить коньяком. Выпью и в самом деле поеду домой спать. В кроватку, в постельку! Я страшно устал от волнений. Все-таки Катя мое единственное близкое существо, – объяснил он, тоже почему-то Соне.
Петя принес темную бутылку с французской надписью на этикетке, перелил коньяк в маленький хрустальный графин и уже оттуда разлил по рюмкам, украшенным морозным узором.
– За здоровье Кати! – провозгласил он.
Выпив, Хлодвиг обмяк на стуле и стал засыпать прямо за столом.
– Пожалуй, Холя, домой ты не поедешь, – сказала Алла Андреевна. – Везти тебя Петька не может – выпил, за руль нельзя. А в метро ты заснешь и будешь до вечера кружить по кольцу. Так что отправляйся в Петькину комнату и укладывайся на диване.
– А... – произнес было Петя.
– Что? – Алла Андреевна бросила на него быстрый испытующий взгляд.
– Нет, ничего...
Петя тоже бросил быстрый взгляд, но не на маму, а на Соню и сразу же отвел глаза.
Хлодвиг Маркович удалился.
– Так что все-таки с твоим здоровьем? – спросила Алла Андреевна сына. – Ты врача вызывал?
– Нет. Соня принесла мне капли для полоскания, и горло прошло.
– Но у вас ведь в конторе, кажется, нельзя без больничного?
– Один день можно.
– Что ж, спасибо Соне, пришедшей тебе на помощь, – пожала плечами Алла Андреевна. И немедленно поинтересовалась: – А вы, Соня, чем вообще занимаетесь?
– Играю в массовке.
– Странное занятие, – усмехнулась Алла Андреевна. – Ну да мы и не такую экзотику видали. А живете далеко?
– Рядом в переулке. В общежитии.
– А-а, знаю, какого-то самозваного университета. И на кого же вы в этом заведении учитесь?
– Я не учусь, – сквозь зубы процедила Соня. – Просто комнату в общаге снимаю.
– Понятно. А на работу вам отсюда далеко? Вы каждый день работаете?
– Сегодня выходная, – ответила Соня.
Она так рассердилась, что с трудом выговаривала слова. Ее выводил из себя тон Аллы Андреевны, вдруг ставший великосветски холодным, а еще больше она злилась на себя – зачем отвечает на эти бесцеремонные вопросы? В Петину сторону она вообще не смотрела: его молчание раздражало ее даже больше, чем расспросы его мамаши.
– Конечно, в таком случае вы можете не торопиться, – сказала Алла Андреевна. – А вот мне пора на работу.
Соня поднялась из-за стола.
– Я на маникюр записана, – сказала она. – Через полчаса. До свиданья.
И, не оглядываясь ни на Петю, ни на Аллу Андреевну, вышла из кухни.
– Петя, проводи гостью до двери, в прихожей темно, – услышала она.
Нетрудно было догадаться, что проводы дальше, чем до прихожей, не рекомендуются.
– Спасибо, я сама, – бросила Соня вышедшему вслед за ней Пете.
– Соня... – пробормотал он.
– Пока.
Не глядя на него, она открыла дверь. Замок был замысловатый, но Соня каким-то загадочным образом легко разбиралась в любых замках. Когда она была маленькая, отец, смеясь, дразнил ее за это Сонькой Золотой Ручкой.
Она вышла на лестницу и закрыла за собой дверь. Петя остался в квартире.
Глава 11
Пока она занималась вареньем, каплями для полоскания и светской беседой, погода переменилась. Небо, с утра светившееся ясным осенним светом, теперь затянулось тучами. Тяжелые, низкие, они лежали прямо на крышах домов. От этого Соне показалось, что она провела в квартире Дурново не час с небольшим, а целый день. И это заставило ее еще больше разозлиться на себя.
«Еще в шесть утра к страдальцу помчалась бы! – подумала она. – Как его мамаша к собачке».
Бытовая сентиментальность совсем не была ей свойственна, да и никакая не была; оставалось только удивляться собственной глупости.
«Так тебе и надо! – говорила себе Соня. – Взялась возиться с маменькиным сыночком, вот и получила. Мерси за услугу, можете быть свободны! Странно, что еще деньги не предложили. А кстати, за лекарство могли бы и вернуть. Булочки и варенье ладно, зачтем в обмен на браунис».
Настроение было испорчено, идти никуда не хотелось. Да и погода не располагала к прогулкам: ветер бил в лицо, тучи с каждой минутой становились все темнее и вот-вот обещали прорваться дождем.
Соня свернула в переулок, к общежитию.
«Неплохо бы и мне вздремнуть, – решила она. – Хлодвиг Маркович от переживаний утомился, а я чем хуже? Между прочим, я тоже не выспалась. Вот и пойду спать!»
Уснула она сразу, как только легла в кровать. Злость на себя и тем более на семейство Дурново – это было совсем не то чувство, которое могло бы довести ее до бессонницы. Эти люди не задели ее сердце.
Но сон ее все-таки был беспокоен. Какой-то он... московский был, этот сон. Ей снилась женщина, которая, стоя почему-то у входа в общежитие, говорила, что она риелтор, а потом оказалось, что она не риелтор, а креатор. Во сне Соня не знала значения обоих этих слов, но знала, что значения эти неважные, совершенно ей не нужные, какие-то... Поверхностные, вот какие! А потому московские, да, московские. И ее ужасно сердило, что эта женщина зачем-то обращается именно к ней и пытается разъяснить, кем же все-таки работает.
