— Боюсь, что нет.
— Но вы — точь-в-точь она! Тот же миленький носик и огромные синие глаза.
— У меня глаза серые, — ответила Грейс, улыбаясь и одновременно краснея.
— И правда, — согласился он. — А я мог бы поклясться, что это были вы. Ну, ничего. Когда война окончится, вы должны идти на сцену, а я буду приходить в вашу уборную с огромными букетами роз. Как вам это?
Грейс рассмеялась.
— Поскольку я не могу ни петь, ни танцевать, ни играть, то мне это представляется немного нереальным. И я уверена, что вы — страшный льстец, который говорит одно и то же каждой медсестре.
— Наоборот, я варварски честен, — сказал он с сентиментальным взором. — Предыдущему ангелу милосердия было не меньше сорока, и она топала по палате, как слон. Руки у нее были — как наждак, и когда она делала обтирание, то уносила с собой два слоя кожи. Не смейтесь, — добавил он, пока Грейс старалась сохранить серьезность. — Я правду говорю. У меня оставалась всего-то пара слоев. Если бы вы не появились так кстати, у меня все внутренности вывалились бы.
Грейс сунула ему под язык градусник, заметив, что заду ее ничего не угрожает: обе его руки и нога были в гипсе.
— Между прочим, меня зовут Фредди, — невнятно проговорил он с градусником во рту. — А вас как?
— Сестра Притчард.
— Я имел в виду ваше настоящее имя. Я не могу влюбиться в кого-то, кого зовут сестра Притчард, правда?
— Я думаю, вам не следует ни в кого влюбляться сейчас, лейтенант Каллендар, — ответила Грейс, вынимая термометр и записывая показания в карту. — Вам надо сначала как следует повыздоравливать, а потом уже тратить силы на то, чтобы влюбляться.
Он попытался протянуть к ней руку.
— О, но это такой дивный способ тратить силы, разве вы не согласны? Так вот, если вы хотите, чтобы я резко пошел на поправку, вы скажете мне свое имя. Тогда я смогу лежать здесь и твердить его всю ночь напролет, как индийскую мантру.
— Грейс.
— Я так и знал! Оно и должно было быть мирным и красивым, как вы. — Фредди улыбнулся обаятельной, радостной, мальчишеской улыбкой. — Скажите, Грейс, — добавил он вполголоса, — вы когда-нибудь были влюблены?
— Это не ваше дело, лейтенант.
— Я знаю, — сказал он, ничуть не смутившись, — но я хочу знать, можно ли мне надеяться. Только скажите мне, что вы не помолвлены с каким-нибудь зверем-старшиной, который превратит меня в лепешку, если я осмелюсь разговаривать с вами.
Грейс улыбнулась.
— Я ни с кем не помолвлена, лейтенант Каллендар. И не собираюсь этого делать, пока не кончится эта ужасная война.
— Тогда, наверное, мне остается только лежать здесь и твердить ваше имя, пока я не заставлю вас полюбить меня, — сказал Фредди. — Я слышал, это последний крик моды — что-нибудь твердить. Говорят, это сила положительной мысли. Вы что-то твердите и твердите, и в конце концов это происходит. Вот увидите: завтра вы проснетесь по уши влюбленной в меня!
— Сомневаюсь, — со смехом ответила Грейс. Но он, и правда, был очень хорош собой, и глаза у него были теплые, карие и очень нежные. — А может, я и не доживу до завтра, если старшая сестра «Стойкости» увидит, что я задерживаюсь.
Она подняла блокнот и перешла к следующей койке, удивляясь, что этому донжуану с блестящими глазами так легко удалось заставить ее смеяться.
— Ты понимаешь, что от тебя просто тошнит? — сказала Дафна Страуд, когда Грейс на следующее утро спустилась завтракать.
— От меня? — удивилась Грейс. — Почему?
— Ты заполучила эту роскошную работу с нахальными летчиками, — объяснила Дафна. Отказавшись от неравной борьбы с комком холодной овсянки, она оттолкнула тарелку, содрогнувшись. — Ох, чего бы я не дала, чтобы снова поесть настоящей еды!
— И мне-таки надо каждый день видеть сестру С., — напомнила ей Грейс. — Она с меня вчера чуть шкуру живьем не спустила за то, что я пролила микстуру от кашля на простыню.
— Я с готовностью встречалась бы с драконом, лишь бы оказаться поблизости хоть от каких-то живых молодых людей, — сказала Дафна. — Ну разве этот Фредди Каллендар не картинка?
— Он очень славный, — признала Грейс.
— Лапочка, он более чем просто славный. Он чуть ли не самый выгодный жених. До войны половина мамаш Лондона пытались окрутить своих дочек с Фредди — а теперь он в твоей власти. Я только надеюсь, что ты не станешь терять времени.
— Я ведь просто медсестра там, Дафна, — встревожилась Грейс.
— А разве ты не слышала, что мужчины всегда отчаянно влюбляются в своих медсестер? Тебе надо бы поймать его, пока он прикован к постели.
— Гипс ему должны снять на следующей неделе, — смеясь, сказала Грейс.
— Тогда тебе надо действовать быстро, — ответила Дафна. — На твоем месте, я не застегивала бы на форменном платье верхнюю пуговичку, только чтобы его раззадорить.
— Дафна! — Грейс была шокирована.
— Может, даже две верхних пуговички, — добавила Дафна, поднимая бровь, и встала из-за стола. Грейс покачала головой и отправила содержимое своей тарелки в помойный бак. — Или ты сохнешь по какому-нибудь другому Адонису? — шепотом спросила Дафна, когда они вместе выходили из столовой для медсестер.
— Нет, — резко проговорила Грейс. — У меня нет никого. И я не намерена связывать себя с мужчиной, пока не закончится эта глупая война. Я не хочу влюбляться в кого-то, кого завтра могут убить!
Дафна посмотрела на нее с интересом, потом пожала плечами.
— Без мужчин обойтись трудно, особенно если к ним пристрастишься. По-моему, я не создана для беспорочной жизни. Из меня вышла бы ужасная монахиня — я, наверное, оказалась бы в постели с ближайшим священником! — Она озорно захихикала и умчалась по коридору, а ошарашенная Грейс смотрела ей вслед.
А она, Грейс, создана для беспорочной жизни? — подумала она.
Ей уже двадцать лет, но у нее только самое смутное представление о том, что это значит — быть с мужчиной в постели. Только какие-то обрывки сведений, полученные из секретных разговоров в школе и поспешных взглядов, брошенных в запрещенные книги. И все же ночью, ворочаясь на узенькой койке и ощущая неровности матраца у груди, тело ее ныло от желания, и она пробуждалась от странных сновидений.
В конце недели Фредди Каллендар расстался со своим гипсом и начал утомительное дело восстановления своих атрофировавшихся мышц. Когда у Грейс было время, она помогала ему ходить по коридорам, а он при этом развлекал ее повествованиями о своей жизни до войны. Эта жизнь напоминала ту, что вел ее брат и о которой она сама только мечтала: выходы в театр, лодочные поездки в Оксфорде по реке, подъемы по водосточным трубам, чтобы избежать комендантского часа… Все было весело и рискованно, и не было никакой повседневности.
