– Ох, да к черту все это, – сказал он. – Вряд ли мы проиграем эту войну, если я расскажу, верно? Я родился и вырос в графстве Глостершир. В городке под названием Страуд. Если точнее, в одной из близлежащих деревень.
– Расскажите, пожалуйста, об этом месте. Я ведь была только в Лондоне.
– У нас там нет ничего похожего на Лондон. Холмы, усеянные небольшими коттеджами из серого камня, но есть и несколько вполне импозантных, больших домов, – оживившись, проговорил он; тема разговора пришлась ему по вкусу.
– Звучит восхитительно. Наверное, вы скучаете по родным местам.
– Очень. Мои родители живут в Минчинхэмптоне, рядом с общинными землями. Там я любил выгуливать нашу собаку, лабрадора.
– У него есть какая-то кличка?
– Он уже умер, к сожалению… я звал его Плутоном.
– Забавное имя для собаки, – засмеялась она.
Они спокойно проговорили около часа. Он рассказывал ей об Англии, о своей невесте Маргарет, о своем доме, своих любимых блюдах. По-видимому, в Англии любят поговорить о еде и часто думают о ней, как, впрочем, и сейчас в Кастелло. Джеймс рассказывал о сосисках с картофельным пюре, запеканке из мяса с картошкой, о жарком и яблочном пироге с крошкой. А София сообщила, что от еды, которой кормили ее в Лондоне, она осталась не в восторге.
– Она там просто отвратительная, – сказал он, скроив такую рожу, что они дружно рассмеялись.
Сидя рядом с ним у камелька, она чувствовала себя так, словно ее уютно укутали в теплое одеяло; удивительный покой объял ее душу.
– А вы? – спросил он. – Где родились, где выросли?
– В Риме. В нашей квартире все стены были уставлены полками с книгами и увешаны картинами, – сказала она и улыбнулась, вспомнив, как это было. – Мама вечно охотилась за редкими изданиями или картинами, чуть не тележками привозила их домой, так что порой отец приходил в отчаяние. Они у меня чуткие собеседники, интересные люди и прекрасные родители. Каждый месяц у нас дома устраивались музыкальные вечера, и мне иногда делали поблажку, разрешали допоздна не ложиться спать.
– Как замечательно!
Она вспомнила прошлую жизнь, и на нее нахлынула волна грусти.
– Да, это было здорово. Удивительное время. Жаль, что длилось недолго. Друзьями моих родителей были художники, писатели, музыканты, поэты, актеры. Словом, публика не из тех, у кого в кармане членский билет фашистской партии. Но постепенно их становилось все меньше.
– Что же случилось?
– Муссолини случился. Одни просто куда-то исчезли, и никто о них больше не слышал. Другие уехали за границу. В основном в Америку. Моя мать очень переживала по этому поводу.
– Мне кажется, прошлое вашего мужа несколько иное.
– Да, дворянство, как правило, поддерживало Муссолини.
– И ваш муж тоже?
Она уклончиво пожала плечами и стала думать о Лоренцо. Хотя София прекрасно знала о серьезных опасениях супруга на этот счет, открыто Лоренцо о Муссолини не высказывался. Да и мало кто это делал, а если кто-нибудь что-то и говорил, то очень скоро горько жалел об этом, если, конечно, оставался жив. Да и вообще Лоренцо, в отличие от нее, не слишком откровенничал с людьми. Характерами супруги очень разнились; он вырос – или его таким воспитали – человеком сдержанным, так что, возможно, некоторая замкнутость для него – вещь вполне естественная.
– Он не сторонник Муссолини, и человек он порядочный в полном смысле этого слова, – сказала она. – Но он не любит выпячивать свои достоинства.
– И вас это устраивает?
– А разве большинство мужчин не малообщительны, хотя бы иногда?
Джеймс наклонился вперед и вопросительно посмотрел на нее. Но София, не вполне доверяя себе, больше ничего не сказала, даже если прежде и хотела что-то прибавить, тем более что не ощущала уверенности, что действительно этого хочет. Она почувствовала, что гость хочет что-то сказать, что-то явно вертелось у него на кончике языка. Однако он откинулся назад и, отведя глаза, покачал головой.
Несколько минут они сидели молча, и София вдруг поняла, что от прежнего дискомфорта не осталось и следа. Она чувствовала к нему дружеское расположение, в его обществе ей было легко, а откровенность их беседы ее успокаивала. В характере Джеймса была некая прямота, это ей нравилось, и между ними уже возникли зачатки некоторой, еще хрупкой связи.
Казалось, они заключили между собой соглашение говорить о чем угодно, только не о войне. Но в конце концов она не выдержала.
– Одержит ли коалиция победу? – задала она вопрос и услышала, что голос ее слегка дрожит.
Джеймс глубоко вздохнул.
– Я очень надеюсь на это, – тихо сказал он.
– Но все гораздо сложнее, чем просто победа или поражение, разве нет? Ведь все, что происходило и происходит, – это какое-то безумие. Этого не должно было случиться, вы согласны?
Услышав в ее словах правду, он даже застонал.
– Ни один из нас не хочет, чтобы это происходило, – сказал Джеймс.
– Моя мать говорит, что даже в самом мраке всегда есть искорка света.
– И вы ей верите?
– Хочется верить… но я знаю, что обратное тоже справедливо.
Время шло, было уже совсем поздно. Софию потянуло в сон, и она не смогла удержаться и зевнула.
– Простите меня, – сказал он, мгновенно поднимаясь на ноги. – Я совсем тут у вас засиделся, а вам надо выспаться.
Она тоже встала, и ей сразу стало одиноко на душе, очень хотелось продолжить это живое человеческое общение, но София удержала себя и не стала предлагать ему посидеть еще.
Он смотрел на нее так, будто читал ее мысли.
– Благодарю вас, – сказал он и, взяв ее руку, поднес к губам.
Она наклонилась к нему и, почувствовав, как стучит его сердце, поняла, какие чувства его обуревают. Прошло несколько мгновений, и София отпрянула, неожиданно пожалев о допущенной ею близости.
– Простите меня, – сразу оробев, сказал он.
– Все хорошо, – отозвалась она. – Но вам сейчас лучше уйти. Я спущусь с вами и запру дверь за вами на ключ.
Глава 29
Лоренцо оказался прав. Когда София с Анной прибыли в оккупированную немцами Флоренцию, здесь было не так холодно, как в Кастелло, хотя сырость все равно пробирала до самых костей. София припомнила свой самый первый визит в фамильное палаццо Лоренцо, как поразила ее красота этого строения с арочными окнами по всему фасаду и огромной дверью. В последний раз они были здесь в прошлом сентябре, и тогда им сильно повезло. Не взревели сирены, предупреждающие о налете на город бомбардировщиков антифашистской коалиции, и они спокойно отдыхали в большой гостиной дома, ни сном ни духом не ведая о том, что вот-вот должно случиться. Когда раздался ужасный свист падающих бомб, София подбежала к Лоренцо, и они вцепились друг в друга, слушая эти пронзительные визги, сопровождающиеся страшным рокотом, и это заканчивалось способными свести с ума взрывами поистине ужасной силы. Казалось, этот кошмар никогда не прекратится, бомбы союзников сыпались одна за другой, и супруги уже не знали, суждено ли им остаться в живых. София не переставала истово молиться, изо всех сил стараясь не думать о том, что с ними может случиться, если не повезет. Но произошло чудо, они остались живы и невредимы, в палаццо разбились всего несколько окон; уже потом они узнали, что несколько зданий было полностью разрушено и погибло не менее двухсот мирных жителей. Понять такое и смириться было очень нелегко. Англо-американские силы когда-то были для них врагами, но вот неожиданно стали друзьями. И теперь они взрывали мосты и железные дороги, чтобы усложнять жизнь немцам, хотя простым гражданам от этого было несладко.
