Снова он говорил то, что мог бы говорить любой его ровесник, воспитанный на телерекламе, американских блокбастерах и попсовых дискотеках. И снова, непостижимым образом, налет пошлости напрочь исчезал со всего, что было связано с ним…
Он смотрел на Леру чуть снизу, сидя почти на полу в своем рекламном кресле. Потом отвел глаза и принялся открывать шампанское.
Лера достала из сумочки пачку «Данхилла», щелкнула крышечкой серебряной пепельницы.
– Ух ты! – восхитился Саня. – Какая пепельница интересная! – И, взглянув на Леру, спросил: – Это тебе, наверно, муж подарил?
– Да, – кивнула она. – А как ты догадался?
– Видно…
– Давай теперь за тебя выпьем, – подняла бокал Лера. – За то, что все хорошо кончилось. Я так испугалась, Сань! Думала, он тебя машиной раздавит.
– Да ты что! – успокоил Саня. – Я ж тренированный, так я и дал себя машиной раздавить. Отец всегда говорил, пока жив был: Сашка, у тебя гвоздь в заднице, занимайся спортом, а то в тюрьму сядешь! Ну, я и занимался… Не помогло, правда.
– Когда же ты успел еще и в тюрьме посидеть? – удивилась Лера.
Неожиданно Саня рассмеялся.
– А ты вообще-то хоть чем-нибудь возмущаешься? – спросил он. – Я тебе признаюсь в уголовном прошлом, а ты только и интересуешься, когда это я успел.
– А ты думал, я в обморок упаду, шампанским плесну тебе в лицо? – улыбнулась Лера. – Я, Санечка, приимчивая. Да и не верится, чтобы ты за что-то особенное в тюрьме сидел.
– Это верно, – кивнул Саня. – За драку просто, по двести шестой. И не в тюрьме, а в колонии. Мне же шестнадцать всего было, кто не дрался? Тем более у нас в Медведках – тот еще райончик! Вышли вечером с Витькой – с тем, что в Африке сейчас, – да с Игорем Зелинским – ты его знаешь, банкир теперь, – встретили компанию с чужого двора… Слово за слово – и пошло. А в драке же всякое бывает, правда?
– Правда, – кивнула Лера.
– Но все живы остались, ты не думай, – поспешил добавить Саня. – Хотя, конечно, с травмами разной тяжести. Ну, и киоск еще попортили… Так и сели с Витькой, он еще на год больше получил, чем я. Игорьку-то родители адвоката наняли приличного.
– Обидно было? – спросила Лера.
– За что? – удивился Саня.
– Что Игорек сухим вышел?
– Да ты что! Что мне, легче было бы, если б и его?.. Наоборот, хорошо. Он же какой парень способный, чего бы ему время терять в колонии? Да и постарше он, мог бы больше получить. Зачем? Там у нас знаешь какая школа была? Я в отличниках ходил.
– И долго сидел? – спросила Лера.
– Да нет, через два года вышел. А за эти годы, ты же помнишь, все перевернулось. Выхожу – другая страна, другая Москва. А мне восемнадцать лет. Нам там за работу деньги какие-то начисляли на книжку, сто тридцать девять рублей пятьдесят копеек набежало мне за два года, – усмехнулся Саня. – Выхожу, Игорь встречает. Сели в тачку, поехали. Остановились у обочины, шашлыка поесть. Сто сорок рублей порция – полтинника как раз не хватило, Игорек добавил… Поели, едем дальше. Игорек спрашивает: понял? Я отвечаю: как не понять…
Лера молчала. А что можно было сказать, выслушав эту простую историю?
– Тебе не душно? – спросил Саня. – Что-то жарко мне… Может, на балкон выйдем?
– Это у тебя температура поднялась, Саня! – встревожилась Лера. – Рука ведь… Антибиотик какой-нибудь есть у тебя? Или хотя бы аспирин?
– Да ерунда, просто жарко, – покачал он головой. – Пойдем на балкон.
Конечно, у него поднялась температура: лицо горело, и глаза блестели лихорадочным блеском, и говорил он быстро, словно боясь не успеть…
Москва сияла огнями, вширь раскинувшись до горизонта. С Саниного балкона была видна и Останкинская башня – как светлая игла, и шпиль университета в лучах прожекторов, и совсем рядом огни Кольцевой.
Привыкнув к любимому своему центру, к уютной и тесной толпе старых домов, Лера, оказывается, впервые смотрела на вечерний город вот так, с высоты тушинской новостройки. И ей понравился этот свободный размах! Даже бестолковые заводские трубы не мешали, даже множество серых строений под самым балконом…
Стоя у балконных перил, она обернулась к Сане. Тот остановился на пороге и смотрел на нее таким взглядом, от которого сердце у Леры дрогнуло.
– Что же ты потом делал, Саня? – спросила она, отводя глаза.
– Потом? – Он тоже вышел на пустой балкон, остановился у перил рядом с Лерой, закурил. – Да что – что видишь… Спасибо Игорьку, он меня придерживал, как мог. Не торопись, говорил, оглядись сначала, а то обратно угодишь. Я его, конечно, слушал, но ты сама подумай: чем бы я, такой как есть, мог в наше время заняться? На завод пойти работать? Наши же все, медведковские, – кто сидит, кто спился. А самые счастливые из армии пришли, женились, детей нарожали и на заводе пашут с утра до вечера или за шмотками челночат. Не могу я так, Лер, скука же это!
– «Шли мы раньше в запорожцы, а теперь – в бандиты…» – медленно произнесла Лера.
– В какие еще «Запорожцы»? – удивился Саня.
– Да ни в какие – это стихи такие, – сказала она.
– Стихи… – Лицо у него стало грустным. – Эх, Лера! Ладно, чего уж… Мне вон мать до сих пор твердит: Сашенька, у тебя золотые руки, выучись на автослесаря, они теперь очень хорошо получают.
– Ты один у нее? – спросила Лера.
– Сестра еще, пятнадцать лет. Ведь не поверишь, так и живут в родной хрущобе! Сколько я ее просил: давай продадим эту конуру, я вам нормальную куплю квартиру. Нет, я здесь привыкла, с соседями дружба у меня! Я, конечно, купил все-таки на всякий случай: Танька вырастет… А мама до сих пор на ГПЗ своем работает, на заводе – можно такое представить?
– Ну почему же нельзя? – Лера попыталась остановить его беспокойную, торопливую речь. – Может быть, ей нравится?
– Да в том-то и дело же, что нравится! – воскликнул Саня, ничуть не успокоившись. – Вот я чего не пойму: как это может нравиться? Это, говорит, близко к дому, и я привыкла… Я ей: мама, я тебе куплю машину, найму шофера, найди себе работу далеко от дома, только нормальную, он тебя каждый день хоть через весь город будет возить! Даже слушать не хочет. А у самой варикоз от стояния за станком этим бл… дурацким.
– Санечка, у тебя температура совсем высокая, – сказала Лера, прикасаясь ладонью к его лбу. – Пойдем в комнату, ты ляжешь.
Саня послушно пошел за нею, бросив окурок с балкона.
– Куда – лягу, я тебя сейчас провожу, – сказал он уже в комнате. – Или… Оставалась бы, Лер, а?..
Этого сказать было нельзя – что прозвучало в его голосе, когда он сказал: «Оставалась бы…»
Ни сказать было нельзя, ни остаться.
Они вышли из подъезда, встали у обочины. «Жигули» остановились почти сразу. Саня заплатил шоферу, открыл перед Лерой дверцу. Она видела, что он хочет сейчас только одного: поцеловать ее. И не целует… Она тоже хотела поцеловать его, прощаясь, но почувствовала, как печален будет для него ее пустой поцелуй – все равно что покойника в лоб. И тоже не поцеловала.
