Митя бросил палочку на пульт и в одно мгновение оказался на сцене рядом с Тамарой. В зале стояла тишина, не нарушаемая ничьим дыханием. Взгляды актеров и зрителей были устремлены к нему – в недоумении, в ожидании.
– Холод, Тамара, холод! Ничего я не слышу в твоем голосе, кроме холода и красоты!.. И все напрасно… – произнес Митя, глядя на нее; боль звенела в его голосе. – Кому ты поешь, скажи мне?
– Онегину… – растерянно ответила Тамара.
– Ты понимаешь, что между вами происходит – и что должно происходить?
– Да…
– Ничего ты не понимаешь! Ведь ты его любишь, и тебе не суждено с ним быть никогда, не в твоей власти это изменить! Да ты знаешь ли, какая это боль? Это же – из последних чувств, за ними уже ничего нет, они жизнь от смерти отделяют… А ты мне арию выпеваешь!
Тамара молчала. Митя не отводил от нее глаз.
– Что же мне делать? – тихо произнесла она наконец. – Я не могу по-другому, Дмитрий Сергеевич… Я уйду лучше…
С этими словами она повернулась и медленно пошла за кулисы, едва не ударившись о стоящий на ее пути рояль.
– Подожди!
Голос его прозвучал так, что сердце у Леры упало в пустоту.
Митя догнал Тамару и взял за руку. Лера видела, что он забыл обо всех и обо всем.
– Прости меня, – произнес он. – Я не хотел тебя обидеть. Ты сможешь это почувствовать, я же знаю. Постой, успокойся. Сейчас все пройдет, постой, посмотри на меня…
С этими словами, не сводя с Тамары глаз и продолжая держать за руку, Митя сел за рояль, потом отпустил ее руку и коснулся клавиш.
Тамара стояла в полушаге от него и смотрела как завороженная.
– Послушай, – сказал Митя, и клавиши рояля зазвучали под его пальцами так же молитвенно и тихо, как его слова, обращенные к Тамаре.
Он никогда не пел в театре, и все собравшиеся наверняка слышали это впервые. Но Лера с детства знала, как может звучать Митин голос – знала ту невыразимую силу, которая слышалась в каждом звуке, чувствовалась в движениях его губ. Она в глазах у него стояла сейчас, эта сила, она не могла больше скрываться в их тайных, темных уголках и рвалась наружу, все себе подчиняя и все защищая собою!
Лера не могла понять, что он поет. Да это было и неважно. Это были слова, которых она не знала, – слова такой любви, которая вообще в слова не умещается.
Она видела, как побелели пальцы точеной Тамариной руки, которой та опиралась о рояль.
Слова его летели к ней! Не к ней, Лере, а к этой женщине, застывшей перед ним в молчании:
Все унесла ты с собой —
И солнца свет, и любовь, и покой.
Все, что дышало тобой лишь одной…
Лера не знала, сколько это длилось. Полукругом стояли у самых кулис актеры, ни один звук не доносился из оркестровой ямы. Тамара по-прежнему молчала, и по-прежнему белела посреди пустой сцены ее застывшая фигура – в полушаге от Мити.
– Ну же, милая, – одними губами произнес он. – Ты слышишь?
Он перестал играть, убрал руки с клавиш. И вдруг Тамарин голос нарушил тишину…
Лера не знала, что это звучит. Человеческий голос не мог звучать так – из последних чувств, по-другому назвать это было невозможно. Но так звучал Тамарин голос, звучали слова последней арии Татьяны: «А счастье было так возможно, так близко…»
Это уже была не чистота, не красота и не легкость – это было то, что невыразимо словами.
Тамара замолчала, словно задохнулась на последней ноте.
– Ты поняла? – спросил Митя, глядя на нее сияющими глазами.
– Вы мертвого заставите понять, Дмитрий Сергеевич…
Тамара произнесла это тихо, почти неслышно, но слова ее долго не затихали под куполом.
Когда Лера выходила из зала, ей казалось, что она никогда больше не заставит себя войти сюда.
Глава 4
Накануне премьеры Лера заехала к Нате Ярусовой за давно заказанным вечерним костюмом.
Ната давно уже перебралась из своей скромной мастерской на Лесной улице в роскошное ателье на Фрунзенской набережной. Но больше ни в чем она не изменилась – осталась такой же маленькой, кругленькой и так же умудрялась выглядеть привлекательной, несмотря на короткие ножки и пухлый подбородок.
Попасть к ней теперь считалось делом престижным, и она придирчиво сортировала клиентов. Но Лера была вне конкурса и вне очереди.
– Ты у меня – как талисман! – Ната прикалывала подол Лериной юбки, ловко доставая изо рта булавки с разноцветными головками. – Нет, правда, Лерка, как ты у меня тогда стала шить – народ так и потянулся, как за флейтистом из Гаммельна!
Вообще-то Лере нравилось болтать с Натой. Та была умна, образованна и обладала отличным чувством юмора. Но сегодня настроение у Леры было такое, что ей хотелось только одного: лечь на кровать, отвернуться лицом к стене и никого не видеть и не слышать.
Если бы накануне открытия театра кто-нибудь сказал ей, что в таком настроении она будет встречать Митину премьеру, – Лера послала бы нахала куда подальше. А сейчас ничего ее не радовало, и ей не хотелось только обидеть Натку своим полным равнодушием к ее работе.
– Ну что, Лер, так оставить или покороче? – спросила Ната, отходя на шаг в сторону и внимательно разглядывая приталенный пиджак и узкую юбку с едва заметным разрезом сзади. – Я специально не подшивала, хотела еще раз на тебе взглянуть. По-моему, можно покороче. Зачем тебе коленки прятать?
Лера взглянула наконец в зеркало: надо же было что-то ответить. Что и говорить, Ната себе не изменила – костюм сидел как влитой и выглядел на Лере эффектно. Особенно, конечно, из-за своего цвета – чисто красного, без примеси других тонов. Цвет этот очень шел к Лериным темно-золотым волосам, подстриженным пышной шапочкой, да и ко всему ее стремительному облику.
Месяц назад, выбирая фасон, Лера сразу остановилась именно на этом, хотя что-то подобное у нее уже было. Но, переглядывая кипу ярусовских эскизов, она заметила вот этот простой пиджак, под который не надевалась блузка.
Просто вспомнила вдруг, как в альпийском поселке они с Митей, уложив наконец Аленку, собирались в ресторан; это было накануне отъезда. Лера извлекла из чемодана как раз такой костюм, который можно было носить без блузки – только он был золотисто-кремового цвета, – и надела его, пока Митя был в ванной.
Ей не терпелось примерить колье, которое Митя подарил ей на память об этой неделе в Швейцарских Альпах. А оно было золотое, тонкого «травяного» плетения и с желтыми топазами – так что, конечно, должно было прекрасно смотреться на открытой шее, над глубоким вырезом пиджака.
– Нравится тебе? – спросила она Митю, появившегося в дверях спальни.
– Несомненно, – подтвердил он. – А что, есть мужчина, которому это может не понравиться? Встретишь – позови меня познакомиться.
