– Мне пора, Саня, – не отвечая на его вопрос, сказала Лера.
И тут же представила, как входит в театр, поднимается по лестнице и снова слышит мучительный, всевластный Тамарин голос…
«Ты все это выдумала! – мысленно произнесла она. – Что за бред – бояться услышать певицу, да еще такую изумительную!»
Убеждать себя можно было в чем угодно, но пронзительное, необъяснимое чувство от этого не исчезало.
– Знаете, Саня, – сказала Лера, – я ведь и правда не очень хорошо себя чувствую… Вы не могли бы отвезти меня домой? Это совсем рядом, даже ближе, чем Ливнево.
– Я все могу, – сказал он.
Фраза была хвастливая, но Саня произнес ее тихо, едва ли не печально. Впрочем, Лера давно уже заметила, что слова у него звучат иначе, чем должны были бы звучать по своему избитому смыслу. Саня словно снимал с них налет пошлости, хотя и непонятно было, как он это делает.
Они встали в неизбежную пробку у Маяковки, на повороте с Тверской. Лера молчала, глядя перед собою. Она пыталась вспомнить, запоздало разобрать итальянские слова, которые звучали сегодня с освещенной сцены… Саня тоже молчал, искоса глядя на нее.
– Да поехали, ну их!.. – сказал он с неожиданной злостью.
Лера вздрогнула – так сильно он нажал на газ, так взревел джип, срываясь с места и едва не расталкивая стоящие впереди машины; впрочем, те и сами торопливо уворачивались от него.
– Осторожнее! – воскликнула Лера.
– Ничего, целы будут, – сквозь зубы процедил Саня. – Вы же торопились? Ну так и поехали, чего кота за… хвост тянуть!
Он снова помрачнел – как тогда, в фойе ливневского театра, – и Лера снова не поняла почему.
Саня высадил ее у арки, не заезжая во двор.
– У меня ведь есть ваш телефон, – сказала Лера, выходя из машины. – Я вам обязательно позвоню к открытию сезона, и вы придете, да?
– Как хотите, – пожал плечами Саня. – Если не в отъезде буду, приду.
Лера не знала, что еще ему сказать: так странна была его неожиданная мрачность, почти злость.
– Тогда… до встречи? – сказала она наконец. – Спасибо вам за каблуки!
Саня кивнул, не отвечая. Лера захлопнула дверцу, и джип стремительно сорвался с места, словно уходя от погони.
Часть вторая
Глава 1
Лера так волновалась перед открытием театра, как будто ей самой предстояло дирижировать или, по крайней мере, играть в оркестре.
Она из-за всего волновалась – даже из-за того, что ее темно-бордовое длинное платье вдруг показалось ей слишком тяжеловесным, хотя на самом деле оно было шелковое, невесомое и открывало плечи, повторяя их плавную линию. Лера даже чуть не решила его не надевать, хотя оно и сшито было специально для этого вечера, и очень шло к ее пышной стрижке – Митя сам сказал, глядя, как она одевается дома перед зеркалом.
И она понять не могла, как это Митя выглядит таким весело-невозмутимым!
– Ты что, совсем не волнуешься? – удивленно спросила Лера, зайдя к нему в кабинет перед концертом.
– Волнуюсь, – ответил он, глядя на нее блестящими смеющимися глазами. – Просто ужас, как я волнуюсь! Ну-ка, иди ко мне, дай я тебя обниму…
– Митька, перестань! – попыталась рассердиться Лера. – Что за глупости ты говоришь? Ты рубашку помнешь и выйдешь на сцену мятый!
Но, не обращая внимания на Лерины слова, Митя притянул ее за руку.
– А если тебя не обниму, то сознание потеряю от волнения. Упаду прямо на сцене, вот увидишь, – заявил он, прижимая ее к себе. – Слушай, может, дверь пока закроем?..
Он обнял ее всего на мгновение, но так, что Лера почувствовала, что и сама бы не прочь закрыть дверь хоть на минутку.
– Что у тебя в голове, Митенька! – рассмеялась она, упираясь руками ему в грудь. – Мэр пришел, министр культуры, еще кого-то ждут, одних охранников набилось ползала, а ты…
– Вот и хорошо, – не унимался он. – Как раз, пока ждут…
Неизвестно, как провели бы они последние минуты перед концертом, – наклонившись, Митя губами отодвинул бриллиантовую каплю, висевшую на цепочке между Лериных ключиц, – если бы в кабинет не вошел Сергей Павлович Гладышев.
Лера почти не знала Митиного отца. Он уехал в Штаты сразу после смерти Елены Васильевны и приезжал с тех пор всего однажды, вскоре после женитьбы сына. Она знала, что Сергей Павлович преподает в какой-то очень престижной музыкальной высшей школе, а его жена – концертирующая пианистка. Сергей Павлович был старше даже Елены Васильевны, а уж его нынешняя жена и вовсе годилась ему в дочери; сейчас ему было лет шестьдесят.
Войдя в кабинет, он кивнул Лере, хотя они недавно виделись дома, и сказал, обращаясь к сыну:
– Забыл вчера, Митя, после репетиции хотел тебе сказать… По-моему, ты слишком увлекаешься непрерывностью музыкальной линии. Все-таки Моцарт не Вагнер, почему же – бесконечная мелодия? И темп слишком свободный.
– Ты думаешь? – спросил Митя. – Вчера мне тоже показалось, а сегодня – не знаю… Как получится, папа, пока не могу сказать – я послушаю.
– Позволишь себе импровизировать? – усмехнулся Сергей Павлович.
– Можешь и так назвать. Хотя… это не совсем точно.
Лера видела, как при этом малопонятном и коротком разговоре переменилось Митино лицо. В глазах его, только что светившихся беспечностью, появилось что-то совсем другое – такое от Леры далекое…
– Я послушаю, – повторил он.
Лера не могла понять, отчего ей вдруг стало грустно. Она радовалась этому концерту – первому в новом театре – и тому, что все так красиво, и зал полон, и особенно – что Митя выглядит веселым и спокойным. И вдруг в нем мелькнуло что-то совершенно непостижимое – словно прилетело из другого мира, – и ей осталось только замолчать…
В первом отделении должен был быть Моцарт, во втором – Малер; про его симфонию Митя сказал, что в ней предугадана мировая война.
Лера не сразу пошла в директорскую ложу, хотя это было единственное место в зале, которое ей нравилось для себя, когда дирижировал Митя: оттуда было видно его лицо.
Она вошла в зал, когда слушатели расселись наконец и затихли, и оркестр уже сидел на сцене. Лера остановилась у правой двери зала, чувствуя, как сердце у нее то летит, то замирает в ожидании Митиного появления. И она боялась этого мгновения: когда он выйдет, такой незнакомый, такой далекий – как только что, во время разговора с отцом, – и вызовет к жизни музыку, в которой она почувствует все, что вообще может чувствовать человек, но не почувствует себя…
Чтобы успокоиться, Лера оглядела зал – и он ей понравился. Даже первые ряды, в которых сверкали бриллиантовые искры, а особенно последние, где видны были молодые и умные лица. Да и вообще, он был хороший, этот зал. Лера не могла бы внятно объяснить почему, но чувствовала его даже лучше, чем себя, – его живое волнение, и поддержку, и чуткость.
