Она ведь уже убедилась, что такая мелочь, как чувства, не значит для них ничего.
Все время после той ночи, весь этот месяц, проведенный в одиночестве, она думала именно так. Но сейчас, когда Феликс стоял в полушаге от нее и она слышала его руки, Мария не знала, что ей думать.
Не дождавшись от нее ответа, он шагнул в сторону. Она поняла, что он сейчас уйдет, и похолодела, хотя невозможно было похолодеть в насквозь холодном доме.
Она стояла и молча ждала, когда хлопнет входная дверь. Но в доме было тихо. Что делает Феликс, Мария не понимала: он двигался совершенно бесшумно.
Наконец она расслышала шорох у камина, потом стук дров, падающих на пол из мешка. Через минуту дрова вспыхнули. Комната осветилась отблесками каминного пламени.
Феликс сидел на корточках перед камином и поправлял дрова, сложенные домиком.
– Это все, чем вы согреваетесь? – спросил он. – Здесь же холод собачий.
– Было тепло. – Мария завороженно смотрела, как играют отблески на его огромных руках. – Но вчера вечером сломался генератор. А здесь электрическое отопление. Его обычно хватает, ведь зимы на юге не очень холодные. Да обычно я и не приезжаю сюда зимой. Эта зима необычна.
– И что вы собирались делать?
– Я растопила камин, но дров хватило только на ночь. Вот, папаша Доминик дал мне еще. До завтрашнего утра.
Это был не слишком толковый ответ.
– В старых домах должны быть печи, – сказал Феликс.
– Они есть, но я не думаю, что их когда-нибудь топили.
– Когда-нибудь их топили точно.
– Я этого не помню.
– Пойдемте посмотрим. Вы говорили, есть свечи?
– Да. Вот они.
Мария поднесла медный шандал к огню, зажгла все три свечи. Это были последние свечи, которые нашлись в доме. Пополнить их запас оказалось невозможно по той же причине, по которой нельзя было купить новый генератор: все предметы, необходимые для освещения и обогрева, в Кань-сюр-Мер были раскуплены.
Феликс снял куртку, оставшись в черном плотном свитере, взял шандал и вышел из комнаты. Мария пошла за ним.
– Закройте дверь плотнее, – сказал он, когда они оказались в коридоре. – Весь дом этими дровами не обогреть.
Феликс пошел по коридору, заглянул в кухню. Шандал со свечами он держал высоко над головой, осматривая стены. Отсветы плясали по средневековым деревянным балкам на потолке.
– Конечно, здесь есть печное отопление, – сказал он наконец. – И пользовались им не так уж давно. В войну, может быть.
– Откуда вы знаете? – спросила Мария.
– Видите отверстия? – Он снова поднял шандал. – Это душники. Через них горячий воздух подавался в комнаты. По-моему, это что-то вроде амосовских печей.
– Амосовских? – удивленно переспросила она. – Мне кажется знакомым это название. Я могла его слышать?
– Читать вы его могли, – сказал он. – У Чехова в «Доме с мезонином» художник всю ночь слушал, как гудят старые амосовские печи.
– Вы перечитывали этот рассказ?
– Нет. – Ей показалось, что в его голосе тоже прозвучало удивление. – Почему вы решили, что перечитывал?
– Но вы сразу его вспомнили.
– Это с детства. В семь лет его прочитал, а я тогда любопытный был, сразу полез в Брокгауза и выяснил, что за печи такие. Там даже чертеж был – с топкой, с дымоходами, с калориферами.
– Но я точно никогда не видела в доме топку, – сказала Мария.
– Она наверняка в подвале. Вход покажете?
– Да, конечно. Но я спущусь туда с вами, – поспешно сказала Мария.
– Не обязательно. Я не боюсь привидений.
Ей показалось, что Феликс улыбнулся. Но она не видела его лица – улыбка мелькнула только в голосе и то сразу же исчезла.
Когда они спускались по лестнице, пролетел мгновенный, как вздох, ветер, и свечи в шандале разом погасли.
Если в доме стояла кромешная темнота, то в подвале было то, что называется «глаз выколи». Никогда в жизни Мария не оказывалась в таком беспросветном пространстве! Просто смертная тьма.
– Феликс… – позвала она дрогнувшим голосом. – Вы здесь?
– Конечно, – сказал он из противоположного угла. – Не бойтесь. Сейчас.
Он чиркнул спичкой и зажег свечи. Мария вздохнула с облегчением. Не то чтобы она боялась привидений… Но вдруг здесь какой-нибудь колодец? Ведь это средневековый дом! Вдруг Феликс провалится в какую-нибудь ужасную яму? Шандал со свечами в его руке выглядел все же как-то успокаивающе.
– А вот и топка, – сказал он. – Будем надеяться, система не засорилась.
– А чем это топится? – спросила Мария, глядя, как Феликс открывает круглую чугунную дверцу.
– Дровами.
– Вы думаете, чтобы обогреть весь дом, хватит тех дров, которые у нас есть?
– Конечно, не хватит. Но мы еще найдем. Лишь бы работало.
Из-за свечных отблесков казалось, что его лицо меняется каждую секунду. Марии совсем не хотелось идти за дровами. Глупый страх перед подвальной тьмой совершенно прошел. Она с удовольствием осталась бы здесь – наблюдать живые перемены его лица.
«Ряд волшебных изменений милого лица…» – тут же вспомнилось ей.
Вряд ли его лицо можно было назвать милым. Непонятно было даже, красив ли он. Черты словно вылеплены, и не застыл еще необыкновенный материал, из которого сделана эта лепка.
«Меня всегда настораживали чрезмерно красивые слова. И я успела убедиться, что правильно настораживали», – попыталась одернуть себя Мария.
Но одернуть себя ей не удалось. Никакие слова не настораживали ее сейчас. Любые слова просто не имели значения.
Они вместе сходили наверх за остатком дров, вернулись обратно в подвал. Феликс все время держал Марию за руку, и она чувствовала, что его охватил азарт. Ему хотелось растопить эти старые печи, он был увлечен этим весь, до кончиков жестких пальцев! Удивительное все же существо – талантливый мужчина…
И когда дрова вспыхнули в топке, когда стало подниматься вверх гуденье разгорающегося пламени, он обрадовался так, что Мария не смогла сдержать улыбку.
– Горит! – Глаза его восхищенно сверкали. – Горит, и дым ровно идет – все работает!
– Может быть, сейчас начнется пожар? – спросила Мария; впрочем, без страха.
– Да вы что! Это самая безопасная модель. Она даже в Зимнем дворце была смонтирована, именно как самая безопасная. А здесь, я думаю, эти печи все-таки не четыреста лет стоят.
– А сколько?
– Лет сто пятьдесят, не больше.
«Откуда он знает, что дому четыреста лет? – подумала Мария. – И что печам сто пятьдесят? Впрочем, я могла бы уже привыкнуть, что он знает все. Во всяком случае, про то, к чему прикасается руками».
