Стыд нахлынул на нее так, что защипало в носу.
– Что случилось, Нина? – спросил Герман. – Что у тебя случилось?
А ей-то казалось, что он на нее даже не смотрит.
– Ничего, Герман Тимофеевич, – пробормотала она, шмыгая носом. – У меня все хорошо.
«Не все у меня хорошо! – рвалось у нее с языка. – Потому что я самовлюбленная дрянь, а это страшно стыдно и плохо!»
Но все-таки она не привыкла произносить вслух такие красивые слова. Да и не была уверена, что надо их произносить.
Все свалилось на нее слишком неожиданно. И выстроилось вдруг в стройный ряд: Жан-Люк, и Феликс, и Люксембургский сад, и Герман, который и не смотрит на нее вроде бы, но видит, хорошо ей или плохо…
– Может быть, маме к тебе приехать? – спросил Герман. – Она ведь уже не кормит, ей теперь проще Митьку оставить. Или с ним она приедет. Если ты хочешь.
– Герман Тимофеевич! – Нинка все-таки не удержалась. Слезы брызнули у нее из глаз. – Да я сама приеду! Еще не хватало маме сюда тащиться, да еще с Митькой, да еще зимой, чтоб меня, бедную-разнесчастную, по головке погладить!
– Ну-ну, – сказал он. – Не реви. Пойдем-ка поужинаем.
Видимо, мама с бабушкой Таней проинформировали его, что от всех бед у Нинки одно средство – наесться до отвала. А может, он и сам успел это заметить. Это ведь она его в упор не видела в Москве, а он, похоже, приметливый.
– А как же тени Люксембургского сада? – Нинка улыбнулась сквозь слезы.
– В другой раз. – Герман улыбнулся в ответ. – Ты все-таки поважнее, чем тень.
– Еще втиснемся ли в кафе, – заметила Нинка, шагая рядом с Германом по аллее. – Сегодня пятница, а у них же тут самое главное – «сорти». В смысле, вечером выйти куда-нибудь. Дома вообще ни один нормальный парижанин вечером в пятницу не сидит, по-моему. Разве что тетушка Мари.
– Как она? – спросил Герман. – Татьяна Дмитриевна за нее волнуется. После той истории с липовым старовером.
– Да ну, что с ней сделается? – пожала плечами Нинка. – Ну, роман не удался, и чего теперь, в Сене топиться? У них же у всех, у трех сестер, характеры не слабые, по-моему.
– У Татьяны Дмитриевны точно, – кивнул Герман. – У Нелли Дмитриевны тоже, хотя и совсем в другом роде. А у Маши, по моим кратким наблюдениям, характер все-таки другой. Генетическая сила в ней, безусловно, есть…
– А чего нету? – с любопытством спросила Нинка.
И как это она могла не замечать, до чего интересно с ним разговаривать? Неудивительно, что мама влюбилась в него с первого взгляда, как школьница! Ну, или со второго.
Глава 3
Герман ответил, когда они уже сели за столик в ресторане поблизости от театра «Одеон». Ресторан был явно дорогой, но и в нем место нашли с трудом: всюду было битком набито.
– Не то чтобы Маше не хватало силы, – сказал Герман; он не забыл Нинкин вопрос. – Но это сила другого рода, по-моему.
– Что значит другого? – не поняла та.
– Это непросто объяснить.
– Ну да! Вам – и непросто?
Герман расхохотался.
– Нинка! – сказал он, отсмеявшись. – Все-таки ты и правда совсем еще маленькая. Не многим взрослее Митьки.
– И ничего не маленькая, – насупилась Нинка.
– Не злись, не злись. Большая! Ладно, я попробую объяснить про Машу, хотя, может быть, и косвенно. Так вот, мне кажется, что среди тех людей, перед которыми можно раскрыть душу, есть те, перед кем хочется оправдываться, а есть – перед кем исповедоваться. Татьяна Дмитриевна относится к первым, Маша – ко вторым. Это непонятно?
– Понятно… – протянула Нинка. – Только я ничего такого не замечаю. Тетушка и тетушка. А почему бабушка Таня за нее волнуется?
– Вот именно поэтому. Потому что Маша – человек трепетного склада. Перед другими ведь исповедоваться не станешь.
– Это я вообще-то не очень понимаю. – Нинка почесала нос. – Но вот Феликс, я думаю, сразу это заметил. Ну, что она трепетная. То-то он про нее расспрашивал.
– Кто такой Феликс?
– Ну… Приятель мой. Это долго объяснять, – поспешно ответила она.
– Нинка, ты давай-ка поосторожнее здесь, – нахмурился Герман. – В Париж кто только не слетается. А приятелей ты себе, как я понял, обычно находишь сомнительных.
– Ну-у, это когда было! – махнула рукой Нинка. – Ой, надо было мне тоже кролика заказать! – воскликнула она, провожая взглядом гарсона, несущего блюда к соседнему столику.
– Ну так давай закажем, – улыбнулся Герман.
– А тюрбо куда денем? Нет, жалко. Я теперь стала ужас какая экономная, – с важным видом заявила она.
– Да? Похвально, но верится с трудом. У тебя деньги на карточке остались?
– Остались, остались, – заверила Нинка.
Деньги, которые мама дала ей в Москве, чтобы она купила билет в Париж и открыла себе счет на французское прожитье – те самые деньги, которые Нинка отдала Вольфу, а потом взяла у Феликса в качестве платы за фиктивный брак, – конечно, давно у нее закончились. С тех пор, кстати, она и сделалась довольно экономной: на стипендию особо не разгуляешься.
Но рассказывать про это Герману, пожалуй, не стоило. Особенно про сложный путь денег на ее карточку через фиктивный брак.
– Я же подрабатываю, – сказала Нинка.
– Если бы я мог предположить, что ты способна отдаваться учебе, то сказал бы, что подрабатывать тебе не обязательно. Но на всякий случай имей в виду: деньги у нас с твоей мамой общие, и нам нетрудно тебе помогать.
– На какой это случай? – хмыкнула Нинка. – Если я вдруг начну учебе отдаваться?
– А что? В Париже люди меняются.
«Ну, насчет учебы – это я навряд ли так уж сильно изменюсь, – подумала Нинка. – Хотя кто его знает?»
Все-таки преображение, произошедшее с нею за последние несколько месяцев, было существенным.
– Деньги я тебе на счет положил все же, – сказал Герман. – Завтра проверь.
– Спасибо…
Гарсон принес устриц. Герман развернул салфетку, положил себе на колени, взял затейливую блестящую вилочку, с помощью которой этих устриц следовало есть.
Руки у него были не просто большие, а огромные; Нинка только сейчас заметила. Да-а, такими и правда можно удержать медведя, наверное…
«У Феликса такие же, – вспомнила она. – Только вечно у него на руках то порезы, то ожоги».
Она уже который раз замечала сходство Германа и Феликса. Это сходство проявлялось в разных вещах, но природа его оставалась Нинке непонятна.
– А сейчас вы зачем в Париж приехали? – спросила она. – Тоже на стажировку?
– Сейчас на операцию. В цирке «Зингаро» лошадь ногу сломала.
