– Прописываться я у тебя не собираюсь. Цель свою я тебе изложил.
– Дурацкая какая-то цель, – заметила Нинка. – Забронировал бы отель по Интернету, получил бы визу. Дешевле вышло бы, чем вся эта бодяга.
Феликс ее замечание проигнорировал. Кажется, он успел увериться в незначительности ее умственных способностей. И правильно, между прочим: все ее поступки, свидетелем которых он был, убеждали именно в этом.
– Ты сейчас куда? – спросил он.
– Домой, – вздохнула Нинка. – Ликвидировать последствия похмелья.
– Пиво пить?
– Я еще не алкоголик пока что. Просто поем. Может, хоть мутить перестанет.
– А еда у тебя есть? – поинтересовался он.
– А ты теперь обо мне заботиться будешь? – усмехнулась Нинка. – На правах жениха?
– Почему о тебе? О себе. Надо же мне чем-то питаться. Или ты дома сразу начнешь для меня борщ варить?
– Не начну, – заверила его Нинка. – Ни сразу, ни постепенно. Можешь закупать жратву. Готовую бери, чтоб разогреть только.
Она ожидала, что в соответствии с этим ее указанием он купит хлеб и колбасу, но Феликс остановил свое автомобильное чудище на Тверской у магазина, на котором красовалась вывеска «Домашняя еда». Судя по расположению и сияющим сквозь витринное стекло интерьерам, домашняя еда в этом заведении должна была стоить как в добром ресторане. Нинка даже и не заметила, когда этот магазин открылся, и уж тем более не пришло бы ей в голову что-то здесь покупать. Она чуть было не остановила Феликса, но вовремя опомнилась. Еще не хватало деньги его экономить! Не забыл бы обещанное отдать, а все остальное ее не касается, пусть хоть золотой унитаз приобретает.
От огромной коробки, которую он вынес из магазина, шел соблазнительный запах. Всю дорогу до дому Нинка шмыгала носом, чтобы было не слишком заметно, как она принюхивается.
«Ну а что такого вообще-то? – думала она при этом. Или, может, не думала даже, а просто успокаивала себя. – Кто сказал, что жить надо по линеечке? Да у меня и все равно никогда так не получалось. Возьму и поставлю штамп, ничего особенного. Да плевать мне, как это все со стороны выглядит!»
Правда, при этом Нинка некстати вспомнила, как Феликс уличил ее в сознании собственной исключительности, и рассердилась на себя за все дурацкие мысли, которые лезли в голову.
Но авто уже въезжало в Ермолаевский переулок, уже останавливалось у решетки перед аркой, и рассуждать, как правильно и как неправильно, больше не имело смысла.
Глава 3
– Я ее раз в жизни только видела.
– Давно?
– Года два назад. Она вообще недавно обнаружилась.
– В каком смысле обнаружилась?
– Ну, объявилась. Бабушка даже не знала, что у нее в Париже сестра есть. То есть не сестра, а эта… Как называется, когда сестра по отцу?
– Сестра и называется, – пожал плечами Феликс. – Единокровная.
– Ага. Бабушкин отец в конце войны без вести пропал. Все думали, он погиб, а он, оказывается, в лагере немецком был. Ну и понял, что дома его сразу на Колыму отправят. Это бабушка так думает, что он понял, – уточнила Нинка. – Она говорит, умный он был. В общем, из лагеря его американцы освободили и обратно во Францию отправили.
– Почему обратно?
– Потому что он из Франции в СССР перед самой войной и приехал, типа эмигранты возвращаются на родину, а потом, выходит, обратно, видишь, как бывает. Короче, диковатая какая-то история, я особо не вникаю. Факт, что имеется двоюродная бабка в Париже. Одинокая, обалдела от русской родни, зовет в гости. Почему не воспользоваться, правильно?
Феликс не ответил. Его явно не интересовали Нинкины жизненные обстоятельства. Ей стало грустно. Не из-за его к ней равнодушия, конечно – его-то и не должна она была интересовать, – а из-за того, что его равнодушие было органичной частью того, что Нинка с недавних пор чувствовала со всех сторон. Всем, кого она знала, кого любила, чью любовь чувствовала всегда, – всем было теперь не до нее.
Лампу в кухне не включали, лишь свет уличного фонаря рассеянно падал из окна. В этом неярком свете видно было только, что глаза Феликса сумрачно поблескивают, а что в его глазах, о чем он думает – это было непонятно.
– Ты у нее будешь жить? – спросил он наконец. – У этой своей бабки-тетки?
– Не-а. Может, первое время только. А потом – мерси, лучше квартиру сниму. На полученные от тебя деньги, – на всякий случай напомнила Нинка. – А то знаю я эти французские штучки – там не садись, сюда не ступай. Тем более не одна она живет, конечно.
– Ты же говорила, одна.
– Я говорила, что одинокая. А живет, наверное, с любовником.
– Почему?
– А почему нет? Не очень же еще старая. Ей лет сорок или что-то вроде.
Феликс снова замолчал. Нинкина родственница явно интересовала его еще меньше, чем сама Нинка.
– Слушай, – спросила она, – а зачем ты все-таки это затеял? В смысле, фиктивный брак. Была б я хоть гражданка Евросоюза, тогда понятно. Но я же по студенческой визе еду, у меня временный вид на жительство. Какой тебе от меня толк?
– А ты всегда живешь исключительно толково?
– Не всегда, – вздохнула Нинка. – Даже практически никогда.
Когда она полчаса назад вышла в кухню, он уже сидел вот так, как сейчас, на стуле у подоконника, и глаза его точно так же сумрачно поблескивали в тусклом свете уличного фонаря. Наверное, ему тоже не спалось.
Из-за этой общей бессонницы они и беседовали теперь так доверительно о бестолковости, которая присуща, как выяснилось, им обоим, несмотря на всю их полную и очевидную несхожесть.
– Ты в Париже был когда-нибудь? – спросила Нинка.
– Нет.
– А я только в детстве. А французский знаешь?
– В школе учил.
– А меня мама французскому учила. Ну и повезла в третьем классе на зимние каникулы в Париж. А когда тетка обнаружилась, так запилили меня, чтоб я снова во Францию поехала, типа погостить и культурки понабраться. Но сначала мне неохота было, а потом маме не до меня стало.
Уточнять, что мамины уговоры приобщаться к мировой культуре пришлись как раз на то время, когда в ушах у Нинки только и стояли слова: «С твоей уродской рожей и жирной жопой ты за парня должна зубами держаться, а не выпендриваться!» – уточнять это она не стала.
Может, Кирилл высказался тогда, уходя от нее, и грубо, но ведь честно. Взгляд на свое отражение в зеркале – глазки-изюминки, нос-картошка – и сейчас не добавлял Нинке оптимизма.
Правда, за время своей байкерской жизни с Вольфом она прилично похудела, но не помогло ведь и это, Вольф ее тоже бросил. А два случая подряд – это уже диагноз.
– Вообще-то мне в Америке больше понравилось, – тряхнув головой, чтобы избавиться от дурацких воспоминаний и мыслей, сказала Нинка. – Я с родителями три месяца жила, когда они там в командировке были. Ничего так, весело. Только я тогда еще малолетка была, классе в десятом.
