С тех пор все предпочитали называть мальчика Данечкой. Заодно получалось, что в честь дедушки, Иванова отца, человека хотя и бесстрашного, но во всех своих поступках точного.
В комнату вошла Северина. Мария видела ее лишь несколько раз, и каждый раз появление этой странной, не слишком даже и красивой двадцатилетней женщины ошеломляло ее.
Как будто в комнате соткался из воздуха эльф или даже не эльф – все-таки это какое-то понятное существо, имеющее пусть выдуманный, но облик, – а просто рассеянный световой поток. Светились, казалось, даже ее ресницы, длинные и прозрачные.
Если бы Марию попросили объяснить, как должен выглядеть поэт, она просто указала бы на Северину. Удивительно, но при такой подчеркнуто поэтической внешности у этой девушки в самом деле были необыкновенные стихи.
Северина училась в Литературном институте, и сейчас у нее началась сессия.
– Я на три часа оставлю с вами Дедала, Татьяна Дмитриевна, можно? – сказала она, входя в комнату. – И с вами, Мария Дмитриевна. Мой экзамен не будет длиться дольше, чем у него достанет созерцательности.
Манера говорить у Северины была такая же, как внешность. И точно так же, как во внешности, в этой манере не было ни капли фальши. Вся Северина состояла из необычной естественности так же, как состояла она из света.
– Езжай уж, – махнула рукой Таня. – Говорила же я Ваньке, незачем было няню отпускать. Подумаешь, в садик он пошел!
– Папа не пошел в садик, – тут же уточнил Данечка. – В садик Даня пошел.
– А ты меня, пожалуйста, русскому языку не учи, – строгим тоном заметила Таня. – Я его, к твоему сведению, полвека преподавала. Иди, Северина, иди, – поторопила она.
Как только за Севериной закрылась дверь – вылетел эльф! – Таня обернулась к ребенку и без всякой строгости воскликнула:
– Ты моя радость! Как я по тебе соскучилась!
– Не скучи, ба. Я буду много-много болеть, – заверил ее Данечка.
– Пойдем, умница, я тебя молоком напою. – Таня встала из плетеного кресла, положила плед на его поручни. – С каштановым медом. Выпьешь и выздоровеешь.
Мария пошла в кухню вслед за сестрой и Данечкой. Она успела полюбить их жизнь – эту умную, тонкую, бережную друг к другу жизнь, которой жила семья Луговских со всеми ее разнообразными ответвлениями. Но точно так же она успела понять, что жизнь эта сосредоточена в волшебном круге, очерченном Таниной твердой рукою, и что круг этот, видимо, ее семьей и ограничивается.
Как устроена русская жизнь вне этого круга, Мария старалась не думать. Слишком болезненны были такие мысли. Да и зачем? Завтра она вернется в Париж, и все, что случилось с нею здесь, станет призрачным, словно и не бывшим. Жизнь ее опять войдет в ровное русло, которое она сама для себя выбрала.
Да, она ошиблась, приняв мираж за действительность. Что ж, эту ошибку надо исправить, и только. Видимо, Россия – страна миражей. Во всяком случае, такая Россия, какой она стала теперь. Не могли ведь пройти даром бесконечные годы, когда было сломано столько жизней и когда все глубокое, тонкое, незаурядное уничтожалось безжалостно, просто за то, что оно существует. И вот теперь все это перестало существовать, а то, что осталось – или, может быть, появилось вместо исчезнувшего, – вызывает оторопь и отвращение.
«Домой, – подумала Мария. – И забыть, забыть!»
Глава 4
Париж был погружен в ночь и туман. Из-за тумана все, что источало свет, было окружено радужным ореолом, и казалось, что город состоит из множества колеблющихся разноцветных пятен. Он словно сошел с картины, которая с него же и была написана.
Мария вышла из такси и, запрокинув голову, посмотрела на окна своей квартиры. В гостиной они светились, но не ярко, а так, что можно было понять: включены лишь светильники на полу. У нее было два наполных светильника – белые матовые шары, окруженные живыми цветами.
Только сейчас Мария сообразила, что даже не предупредила Нину о своем сегодняшнем возвращении.
«Совсем голову потеряла! – сердито подумала она. – Все мысли только о себе. Может быть, она не одна, а я ворвусь без всякого такта. Ужасно!»
Она так расстроилась, что с минуту стояла перед дверью подъезда и готова уже была едва ли не провести ночь в отеле. Но потом все-таки решила объявиться. В конце концов, если племянница действительно не одна, то можно ведь пройти к себе в спальню, совершенно ее не побеспокоив.
Несмотря на некоторую тесноту, неизбежную в старом доме, квартира позволяла нескольким людям жить, не мешая друг другу. Из-за этого, наверное, родители и решили когда-то в ней поселиться. Все-таки они сильно друг от друга отличались – и возрастом, и привычками.
На лестнице пахло цветами. Консьержка, которая работала здесь, когда Мария была маленькая, умела за ними ухаживать и выращивала их на подоконниках. А потом это стало традицией – что в их доме всегда выращиваются цветы. И получилось, что цветочный запах сопровождает Марию всю жизнь, и каждый раз, когда она входит в свой дом, он встречает ее родными полутонами.
Сегодня этот запах показался ей нервным, как вино.
Она вошла в прихожую. Свет в гостиной действительно горел, но во всей квартире было тихо.
«Значит, Нина все-таки одна, – подумала Мария. – Может быть, читает, оттого и тишина».
Она включила свет в прихожей, сняла плащ. А когда обернулась, то увидела в дверях, ведущих в комнаты, мужскую фигуру. И, не удержавшись, вскрикнула.
– Не бойтесь, – по-русски сказал мужчина в полурасстегнутой рубашке. – Я не грабитель. Я друг вашей племянницы.
– Да-да, я поняла. – Мария пришла в себя быстро. – Извините меня.
– За что?
– Я должна была предупредить Нину, что вернусь сегодня.
Он промолчал, только посмотрел на нее чуть более внимательно. Потом предложил:
– Давайте я помогу вам внести чемодан. Куда?
– В мою комнату. Спасибо, – ответила Мария.
Он застегнул рубашку – видимо, только что накинул ее, услышав, как кто-то входит в квартиру, – взял чемодан и сказал:
– Меня зовут Феликс.
– Мария Луговская. А где Нина, Феликс?
– С ребенком сидит.
– С каким ребенком? – удивилась Мария.
– С соседским. Здесь рядом художница живет, попросила посидеть с ее ребенком.
– А!.. – догадалась Мария. – Полин Фламель?
– Кажется. Нинка скоро придет.
По дороге в свою комнату Мария увидела через открытую дверь, что на ковре в гостиной разложены странные предметы – большие части какого-то прибора, что ли. Феликс заметил ее удивленный взгляд и сказал:
– Я все это отсюда уберу, не беспокойтесь.
– Нисколько не беспокоюсь. Если сказать честно, я просто очень устала, хочу принять душ, выпить вина и уснуть. Возможно, я не дождусь Нину.
