Своей деревней Мария называла городок Кань-сюр-Мер на Французской Ривьере, где она обычно проводила лето и осень.
Старый дом в Кань-сюр-Мер принадлежал родителям ее мамы. Ощущение ровного и свободного одиночества, которое Мария так любила, знакомо встречало ее там в каждый приезд.
– Да, у тебя в деревне хорошо, – кивнула Татьяна Дмитриевна. – Мне даже уезжать не хотелось. На Ривьере и мое ведь детство прошло, – объяснила она Геннадию, который слушал ее с явным интересом. – Только за тридцать лет до Машиного. Папа в тридцать втором году получил место в Ницце. И вот мы с ним и с мамой моей – у нас с Машей мамы разные – весь Лазурный Берег тогда пешком обошли, и до сих пор у меня все это в памяти стоит яснее, чем многие скучные подробности моей взрослой жизни.
– Если хотите, можем вместе по Москве погулять. – Геннадий посмотрел на Марию. В его каштановых глазах светилась доброжелательность. – Я, конечно, мало что тут знаю, но ориентируюсь вообще-то везде хорошо. Что захотим, все найдем.
– Спасибо, – улыбнулась Мария. – Я с удовольствием прогуляюсь с вами по Москве.
Татьяна Дмитриевна взглянула на нее с легким удивлением, но тут в дверях показались Ольга и Герман со спящим Митей на руках, и она ушла провожать их к воротам.
– Вы правда не против со мной Москву посмотреть? – спросил Геннадий.
– Но зачем я стала бы говорить неправду? – удивилась Мария.
– Тогда скажите свой телефон, ладно? Я позвоню, и договоримся. Я прямо завтра позвоню, – с детской какой-то поспешностью добавил он. – Устроюсь только – и сразу.
– Вы еще не знаете, где будете жить? – уточнила Мария.
– Это я разберусь, не беспокойтесь. Говорите, я записываю.
Он достал из кармана телефон, записал номер, который она ему продиктовала. Номер был парижский – сообщать всем, кто мог ей позвонить, что у нее некоторое время будет московская телефонная карта, Мария находила слишком хлопотным.
– До звонка, – сказал Геннадий. – Я тоже пойду. Герман Тимофеевич меня до электрички обещал подбросить.
Он пошел по аллее к воротам. Мария смотрела ему вслед. Он шел чуть вразвалочку, как моряк. Или как охотник? Может, он правда охотник и именно так ходит по тайге? Смотреть, как он идет, было приятно.
У самых ворот Геннадий обернулся. Он не помахал рукой, не произнес ни слова – просто остановился и посмотрел на Марию. Даже издалека видны были его блестящие конские глаза. Впрочем, может быть, ей это просто показалось.
Глава 6
– Теряюсь я с вами, Марья Дмитриевна. Теряюсь и робею.
Гена подал ей руку, и они спустились по лесенке к самой воде Патриарших.
– Но почему? – спросила Мария. – Может быть, вам не надо называть меня по отчеству? Вероятно, это вас и смущает. А мне это, уверяю вас, совсем не нужно. Я к такой торжественности не привыкла.
– Да я-то привык. – Улыбка у него была открытая и такая же обаятельная, как взгляд. – Я же валенок сибирский. У нас не принято взрослого человека без отчества звать, неуважительно это. А теряюсь я с вами не потому.
– Но почему же?
– Человек вы особо тонкий. Поневоле подумаешь: то ли я сказанул, обидел, может?
– Вы ничем меня не обидели, – улыбнулась Мария. – Оставьте эти мысли, Гена. Мне очень легко разговаривать с вами и видеть с вами вместе Москву. Знаете, я приезжаю уже в третий раз, но только теперь мне кажется, что я начинаю немножко привыкать к ней. Папа рассказывал мне о Москве, но увидеть самой, конечно, совсем другое.
– Это да, – согласился Гена. – Я вот, например, от Москвы тоже робею, почти как от вас. Как-то вроде бы суетиться начинаю, сам замечаю даже. Но нравится она мне, Москва! Размах, свобода. Кажется, все у тебя получится. Конечно, иллюзия это.
– Но почему же иллюзия?
– А что я такого уж особенного могу, если вдуматься? Что и все. И у всех, наверное, голова кружится, когда первый раз в Москву попадают. А потом максимум что у большинства выходит – охранниками устроиться.
– Да, в Москве как-то много охранников, – согласилась Мария. – Мне это странно. Где только есть какая-нибудь дверь, там сидит возле нее взрослый мужчина или даже молодой. Но что же он думает о своем будущем?
– О будущем у нас вообще мало кто думает, – усмехнулся Гена. – Не привыкли.
– Почему?
– Такая жизнь была. Да и теперь осталась.
– Извините.
– За что? – удивился он.
– Я не должна оценивать здешнюю жизнь. Ведь я ее совсем не знаю. И вообще, оценивать человеческую жизнь со стороны – это очень холодно и нехорошо. Это можно только сердцем делать, я думаю.
Гена засмеялся.
– Так ведь, Марья Дмитриевна, никакого сердца не хватит, – сказал он. – На всех-то! Говорю же, тонкий вы человек. Не устали?
– От чего? – не поняла Мария. – От того, что тонкий человек?
– Что с утра с самого гуляем. У меня и то ноги уже гудят, представляю, как у вас.
– Нет, ничего, – покачала головой Мария. – Я люблю ходить пешком. Наверное, это у нас семейное. Таня тоже любила, когда была моложе. И Нелли, средняя наша сестра, говорит, что они с мужем уже половину Израиля пешком обошли. Но мне кажется странным гулять одной, и я рада, что вы составили мне компанию.
– Да, хорошая у вас семья, – сказал Гена. – А пирожки у Татьяны Дмитриевны – это что-то! Ешь, и прямо в душу они катятся, ей-богу.
– Пирожки я, к сожалению, не умею, – улыбнулась Мария. – Но это было бы и глупо, печь пирожки для себя одной.
– А вы не замужем?
– Нет. Никогда не была.
– Что так? – удивился Гена. И тут же добавил: – Извините, конечно.
– Вам незачем извиняться. Здесь нет ничего болезненного. Мне не хотелось замуж, и я не выходила. Я всегда воспринимала это спокойно.
Мария чуть не сказала, что просто прислушивалась к своему сердцу и разуму, но все-таки не стала об этом говорить. К чему сообщать такие подробности совершенно постороннему человеку, случайному спутнику по городской прогулке?
«Почему мне вообще пришло в голову говорить с ним о своем одиночестве? – недоуменно подумала она. – Это так странно!»
Мария всегда чувствовала вокруг себя что-то вроде линии, проведенной замкнуто, завершенно. Жизнь ли так распорядилась помимо ее воли, сама ли она так для себя решила, неизвестно, но линия эта была вокруг нее всегда. Вот только никогда Марии не приходило в голову делиться с кем бы то ни было этим своим странным ощущением.
Она подняла голову и посмотрела на Гену недоуменным взглядом.
Его встречный взгляд был полон спокойной доброжелательности, которая так расположила ее к нему с первой же минуты знакомства.
