— Я принёс тебе чай, бутылку воды и орехи с яблоком. А ещё разложил твои таблетки по времени приёма вплоть до своего возвращения, — я ставлю плетёную корзину на тумбочку и тут же, рядом кладу контейнер с лекарствами, — выпей, пока не остыл. Дениз уже здесь, так что через несколько минут я уеду. Дай мне, пожалуйста, свой телефон. Я оставлю тебе её номер, чтобы, если что, ты могла ей позвонить и попросить её подняться, — но Лив продолжает лежать без единого движения на левом боку спиной к окну, и если бы я не видел, как поднимается и опускается её грудная клетка, и не слышал звук дыхания, то, наверное, бы решил… Хотя я не знаю точно, что именно бы подумал, но независимо от этого сажусь на кровать рядом с её телом и, помедлив, всё-таки дотрагиваюсь до её тёплой и нежной на ощупь правой руки около локтевого сгиба, — я помню, мы словно чужие друг другу, как соседи по общежитию, хотя я никогда в них не жил и не совсем это себе представляю, но если у тебя что-то болит, то давай ты скажешь мне об этом. И в дальнейшем тоже будешь говорить. Пусть это не будет одноразовой акцией, — и, пожалуйста, не веди себя так, будто ты в этом одна, хотя должна видеть, что я рядом, крутится в моих мыслях, но я принудительно одёргиваю себя. — Тебя что-нибудь беспокоит? — моя ладонь по-прежнему касается кожи. Чуть передвинувшись и сместившись ближе ко мне, Лив поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Уж не знаю, что она ищет после длившегося не более секунды, но всё равно прочувствованного мною прикосновения к моим пальцам, но даже в несколько сбитом с толку состоянии я думаю, что ей, возможно, не составит никакого труда это обнаружить. Соответствующая вероятность очень и очень велика. Гораздо выше возможности того, что она пожелает признаться в боли, неудобствах или просто ощущениях, непохожих ни на что из жизни до беременности, как бы сильно мне не хотелось познать их хотя бы с её слов. — Может быть, спина, поясница, живот или что-то другое, что я не упомянул?
— Даже если и болит, кем я буду, если признаю это, и разве человек вообще может быть с кем-то откровенным, когда знает, что чуть ли не каждое его слово этого кого-то злит?
— Я стараюсь это контролировать. А ты будешь той, кем и рождена быть.
— Значит, всем нам непременно предназначено главным образом беременеть и рожать?
— Отчасти да, раз это заложено природой, но в то же время нет, — я бы никогда не стал её принуждать, и пусть в каком-то смысле всё так и вышло, наверное, это нормально, когда некоторые пары настолько самодостаточны, что принимают сознательное решение не заводить детей. Но только в том случае, если оно совместное, а не принятое в одиночку. — Я говорю о другом. Прежде всего ты женщина, нуждающаяся в заботе и заслуживающая её. И ты можешь сказать мне всё, что угодно, если считаешь это нужным. Я хочу этого, Лив. Чтобы ты говорила со мной, даже если это ненадолго. Чтобы я мог знать, как ты.
— Как считаешь, моё сердце может болеть? Мне должно быть стыдно, что здесь человек, которого я фактически едва знаю? Или у меня нет души, вглубь которой я могла бы заглянуть?
— Я не хочу сейчас говорить об этом. У меня мало времени.
— Ну тогда иди. Не надо опаздывать из-за меня, — я убираю свою руку прочь и встаю, — мой телефон лежит на подоконнике.
— Всё готово, — я кладу аппарат на тумбочку, бросаю на Лив крайний взгляд, как выразились бы пилоты, у которых слово «последний» не в ходу, и уже почти выхожу за дверь, когда одна короткая фраза цепляет меня за живое и пробирает до самых костей:
— Не забудь тёплые вещи, Дерек. Погода там обещает быть холодной, — но я не оглядываюсь и ничего не отвечаю, потому что просто не могу. Даже если она означала именно то, что мне хочется думать, и даже если нет тоже. Всё равно не могу. Нельзя. Меня уже ждут в другом месте.
Ауттейк № 2
— Мамочка, а что там наверху? Зачем ты ходишь туда с едой?
— Я забочусь об одной тёте. Помните, я говорила, что дядю Дереку нужна наша помощь?
— Да, — стоя около своей матери, отвечает темноволосый мальчик, явно старший по сравнению со своим братом, занятым игрой в кубики прямо на мокром газоне и попытками сложить их во что-нибудь более-менее устойчивое. Я бы рада сказать, что знаю точное имя хотя бы одного из детей, но моя уверенность распространяется лишь на возраст сыновей Дениз.
Ввиду тридцатипроцентной полностью оправдавшей себя вероятности дождя они пользуются, возможно, недолговечным перерывом между осадками, дыша свежим влажным воздухом, и мне не только отлично их видно, но ещё и прекрасно слышно всё то, о чём идёт речь. Не потому, что окно гостевой спальни выходит на основную улицу и прилегающую к дому территорию, а потому, что, открыв входную дверь, я уже ступила на крыльцо. Мне нет ни единого оправдания, кроме того, что замкнутая обстановка сводит меня с ума. Прошло уже целых двое суток, как я здесь. Но я могу ненадолго выходить, преодолевать небольшие расстояния и периодически спускаться по лестнице. Там, в кабинете, я слушала и всё слышала. Буквально каждое слово без исключения.
— Эта тётя в соседней комнате.
— А можно на неё посмотреть?
— Нет, милый, не думаю. Ей нужно отдыхать. Мы же не хотим мешать. Если человек не хочет общаться, вторгаться в его личное пространство нехорошо, Джейми.
— Эта тётя болеет, мама?
— Нет, Дэвид. Если только чуть-чуть, — на этот раз Дениз обращается к своему младшему сыну, тоже темноволосому, но в меньшей степени. Теперь тётя в моём лице, а обо мне за глаза так говорят впервые в жизни, невольно задумывается, что эта женщина в считанных метрах от меня никогда бы не поступила так, как я. А она ведь с ними не сюсюкает, не говорит детским или кукольным голосом, что я, пожалуй, ожидала увидеть, а общается вполне на равных, как с будущими взрослыми людьми и личностями, и при этом, кажется, любит их. Она чуть ли не ползает по земле, невзирая на почти лужи и грязь, и это некрасиво, чревато пятнами и большой стиркой, но, вероятно, когда-то моя мать или отец также копались в песочнице или слякоти вместе со мной. Может ли быть так, что это было здорово, и что мы все были счастливы, а родители даже не задумывались об испачканной одежде и обуви? Может ли быть так, что Дениз тоже просто не представляет себя находящейся ни в каком другом месте?
— Но она ведь выздоровеет?
— Конечно, Джейми. Обязательно.
— А как её зовут?
— Лив, — сама от себя не ожидая, вдруг говорю я. Но ещё более неожиданно это то, что мои ноги словно на автомате спускаются по ступенькам прямо под открытое небо, которое уже снова начинает мелко моросить. Моё тело оказывается поблизости от выпрямляющейся Дениз и мальчишек, тут же бросающих свои игрушки и прижимающихся к её длинным ногам будто в стремлении спрятаться. Наверное, это нормально, правильно и естественно, реагировать так на незнакомого и чужого человека, даже когда он тебе любопытен. Мой сын тоже будет держаться за своего отца подобным образом? Если я однажды захочу его увидеть, сколько времени уйдёт на то, чтобы он выглянул из укрытия и потянулся ко мне?
