— Я всё ещё не уверена, что это хорошая идея, Дерек.
Я и сам, признаться, не уверен. Теперь, по прошествии времени, спустя одну ночь и при свете дня то, что Оливия вот уже почти сутки находится в моём доме, в доме, который когда-то был для нас общим, пусть я и приобрёл его задолго до её появления в моей жизни, кажется мне чем-то странным, сюрреалистичным и парадоксальным. Но всё станет даже хуже, чем обстоит сейчас, если я пойду и скажу ей, что, переспав с этим, взял и передумал. Это выставит меня в самом негативном свете, какой только может быть, превратит в подонка и козла, хотя я подозреваю, что это вряд ли сделает ей больно, но точно больно будет мне. Потому что я не хочу таким быть, даже когда вроде бы хочу.
— Но ты же уже приехала сюда и здорово меня выручишь, Дениз.
— Я напоминаю, что у меня двое детей. Двое маленьких, зачастую непослушных и порой надоедливых сыновей, которые могут обойтись без своей мамы несколько часов, но не дней.
— И я готов к тому, что они тоже здесь и, возможно, всё мне разнесут, — Дениз строго наказала Джейми и Дэвиду сидеть на диване, когда объясняла им, что отлучится поговорить с дядей Дереком, и ничего вокруг не трогать. Они не производят никакого шума, но, возможно, это поры до времени, а может, тишина вообще ничего не доказывает. Если я пока не слышал грохота упавшего телевизора или чего-то подобного, это вовсе не показатель, что мальчики так и остаются словно прикованными к мебели. — Наверное, это даже будет отличной практикой. Если не захочешь, можешь не убирать погром. Я потом сам. Просто останься и присмотри за Лив. Врач разрешил ей ненадолго выходить на улицу, но я всё-таки предпочитаю, чтобы она дышала свежим воздухом около окна и выбиралась из кровати, только если в туалет или на кухню.
— Почему ты просто не отвёз её к родителям?
— Я не думаю, что она чувствует их любовь. Ну или, по крайней мере, любовь Мэриан. В общем-то это трудно объяснить, — или же я просто не хочу делать этого. Выкладывать всё как на духу и рассказывать Дениз, что я жалею женщину, которую не должен любить, но не могу перестать, и что меня почти затошнило, когда она едва поделилась хоть чем-то. Я не хочу, чтобы потом это дошло до Митчелла, и при встречах они стали смотреть на меня с ещё даже большей жалостью, чем смотрят сейчас. Хотя им, наверное, многое ясно, как белый день, я всё равно не собираюсь быть уж слишком откровенным, чтобы моё имя то и дело всплывало в чьих-то вечерних разговорах.
— Ты только не злись, я рада помочь, пусть мы с ней и не друзья и вообще едва знакомы, но эта женщина… Она делает из тебя какого-то мазохиста.
— Все мы немного такие, когда отдаём хотя бы часть себя другому человеку, — я не воспринимал себя так ни разу за всё время своего брака и вообще не считал, что суть каких бы то ни было отношений, неважно, мимолётных или серьёзных, состоит в том, что привязанность или даже любовь неизбежно сопровождаются болью и тем, как один ущемляет или ограничивает другого, но сейчас и за последнее время я уже многое переосмыслил. Если в этом доме и находится мазохист, то я самая явная и очевидная кандидатура. Даже Лив с её вроде как неуверенностью до меня невероятно далеко. Что может быть большим издевательством над самим собой, чем переход от попытки изобразить непримиримость к смягчающему повороту на сто восемьдесят градусов меньше, чем за пять минут? — Разве ты так не считаешь? Мы словно предоставляем ему разрешение, свободу и право сделать с нами всё, что заблагорассудится, и лишь надеемся, что он не воспользуется этим оружием против нас. Мы с тобой в одной лодке, Дениз, даже если это проявляется по-разному, а нам не хочется это признавать, и мы закрываем глаза на некоторые вещи.
— Хочешь сказать, что двум мальчикам, которые, ещё можно сказать, пешком под стол ходят, будет лучше расти без их отца?
— Хочу сказать, что мы с тобой так или иначе терпим. Вот и всё.
— Он пообещал, что его последняя интрижка действительно последняя. Морально мне не прекрасно, если внешне именно такое впечатление я и произвожу, но я верю Митчеллу.
— Если не сдержит слово, и станет слишком, уходи. Не думай о том, куда, — помня о том, как Лив сделала вывод о сдерживающей, как ничто другое на свете, силе денег, говорю я, хотя и понимаю, что в реальности всё гораздо сложнее, чем на словах. Особенно когда у тебя есть дети, которые ещё слишком малы, чтобы им можно было объяснить, что эти самые хрустящие бумажки на дорогах не валяются, а зарабатываются порой изматывающим и тяжёлым трудом. Но всё-таки все мы заслуживаем простого человеческого счастья, иначе в чём смысл? — Просто сделай это. Жизнь коротка, чтобы о чём-то сожалеть.
— Советуешь мне бросить своего лучшего друга? Это как-то не по-дружески.
— Зато честно и открыто. Без обид, хорошо?
— Ну раз сегодня мы такие откровенные, то я почти уверена, что твоя Оливия все эти дни преимущественно в постели и проведёт. И так даже будет лучше. Она ведь всё равно не захочет спускаться к нам, Дерек. Она в жизни не видела моих детей и ненавидит всё это. Но я справлюсь с ней. Здесь всё будет хорошо. Я только хочу, чтобы однажды ты также подумал и о себе. Что у тебя всё было замечательно.
— Ладно. Пойду скажу ей, что уезжаю.
Я поднимаюсь на второй этаж и, целенаправленно пройдя мимо своей спальни и будущей детской, захожу в гостевую комнату, которая совершенно стерильна по части запахов и недавних следов присутствия других людей. Чтобы в ней кто-то останавливался, надо иметь семью и приглашать к себе кого-то, кто потом, возможно, захочет остаться на ночь, но с этой точки зрения до вчерашнего дня в этом доме давно никого не было. А согласно моему сердцу, вдруг застучавшему в груди сильнее прежнего даже через странную тесноту и непонятную скованность внутри, и сейчас тоже не должно быть. Будто это неправильно. То, что когда-то мы засыпали и просыпались вместе, а теперь Оливия находится через две стены от меня из-за ванной между комнатами. Но именно это я в том числе и имел в виду, когда говорил, что со мной она жить не будет, и мы, правда, словно посторонние люди. За эти часы мы действительно виделись лишь несколько раз. Когда вчера я принёс ей готовый обед, перед отъездом на матч оставил на ужин опять-таки заказанную еду, а этим утром сварил вроде бы съедобную и нормальную по консистенции кашу, дополнив её творогом, йогуртом и стаканом молока, и, конечно же, таблетками.
Их вовсе немного, но от одного вида всей этой палитры, состоящей из успокоительных препаратов, витаминов и средств от спазмов, меня уже тошнит. Соответствующие коробки на моей кухне словно бы повсюду, хоть я и сложил упаковки исключительно в одно место, а не бросил всё это на виду. Но, даже не видя их, я знаю, где они лежат и как визуально выглядят. А ведь при нормальной протекающей беременности ничего из этого нам было бы не нужно, но теперь в моей голове лишь болезнь. Всё, что я делаю и на что смотрю, целиком и полностью ассоциируется исключительно с ней одной. Все эти нервы, денежные траты, проявления пусть и сдержанной, но всё-таки заботы, Дениз, её мальчики. И даже на играх я вряд ли смогу отключить рассудок. Так или иначе он будет крутиться вокруг «а что, если?», и с этим ничего не поделать. Принятию мне ещё учиться и учиться.
