— Ты будто не знаешь. Вчера мы были сильнее, но нас всё равно фактически разгромили, а ты, уверен, даже этого не заметила, — Оливия сидела прямо в первом ряду, как и на двух матчах до того, но, в отличие от своего поведения в те дни, накануне она едва ли видела, что происходит на паркете. А я смотрел на неё настолько часто, насколько позволяла обстановка по ходу игры, но с каждым таким разом расстраивался только всё больше и больше уже не по причине ухудшения счета. А потому, что Лив была вся в своём телефоне и не знала, что я снова и снова ищу её внимания, расположения и молчаливой поддержки. Что я по-идиотски нуждаюсь в ней, словно ничего не изменилось, и мы по-прежнему те же люди, что поклялись любить друг друга до самой смерти и в горе, и в радости. Вот почему сейчас мне настолько паршиво. Больше из-за её морального отсутствия, чем в связи с поражением. Оно не первое и не последнее, а к её равнодушию мне не привыкнуть никогда. И не забыть тоже.
— Так ты что, злишься на меня?
— Я всегда злюсь на тебя.
— Что я сделала на этот раз?
— Зачем находиться на трибуне, если тебе и дела нет до того, что происходит прямо перед твоим носом? — бурча, высказываю я, одновременно удаляясь в ванную комнату, где останавливаюсь перед длинным и широким зеркалом над двумя раковинами и едва не вздрагиваю от вида покрасневших от стрессового недосыпа глаз. До вылета мне однозначно с этим не справиться, не успеть хорошенько отдохнуть и не заставить белки вернуться к своему естественному виду. Вся надежда на то, что удастся вздремнуть во время полёта и закрепить данный результат уже в гостиничном номере Техаса. Но значительной части меня ни туда, ни в Иллинойс, ни куда-либо ещё в этом сезоне ехать совсем не хочется. От одной только мысли оставить Лив без присмотра внутри всё переворачивается. Скверные, я вам скажу, ощущения. Будто что-то непременно должно произойти. Что-то нехорошее… — Случайным людям там не место.
— Возможно, у меня даже больше причин находиться на арене, чем у тебя. Мой отец вообще-то главный тренер. А ты всего лишь игрок. Сегодня ты здесь, а завтра нет. К тому же мы оба знаем, как это бывает.
— Но больше этого не будет. Отныне я настроен не бросать то, что у меня есть, так что было бы неплохо не отвлекаться на тебя.
— Ты что, наблюдал за мной? — я знаю, что скажу всё, как есть, что да, периодически успевал фокусироваться на её месте, но моё раздражение по этому поводу взлетает до небес, когда помещение наполняется музыкой звонка. Подняв правую руку с телефоном в ладони, едва взглянув на светящийся экран, Лив почти тут же сбрасывает вызов, но он вскоре возобновляется, побуждая её снова нажать отклоняющую кнопку. И что это такое, что она не желает отвечать? Разговор, не предназначенный для моих ушей? Неприятности, с которыми стойкая Оливия считает себя способной справиться самостоятельно, без привлечения бывшего мужа? Или кто-то настолько туп, как пробка, что не принимает того, что было сказано уже не раз?
— Кто это?
— Да так, ерунда, — она убирает телефон обратно в карман шорт и делает шаг ко мне, — ничего сильно важного.
— А что было вчера? Когда нет ничего важного, человек не ведёт бесконечные переписки.
— Тебе не об этом сейчас нужно думать. Лучше соберись. Будет сложно, но и в выездных матчах можно побеждать.
— Я позвал тебя не для этого, а чтобы поговорить. Игра в Иллинойсе шестого числа, так что мы вернёмся домой на следующий день ближе к вечеру. Я буду звонить.
— Каждый час, да? Чтобы проверять меня, не сделаю ли я что-то с ребёнком?
— Лив.
— Ты хочешь на меня злиться?
— Я не понимаю.
— Ты сказал, что злишься, но разве это не вопрос выбора? Ты можешь решить, испытывать что-то или нет.
— Решить, хочу ли я злиться?
— Да, — Лив вдруг прислоняется к моей спине всем своим животом, а мой торс полностью обнажён, ведь, кроме спортивных штанов, на мне ничего нет. Ни рубашки, ни майки. Этот контакт нежелателен и должен быть запрещён. Но, страждущий, большую часть времени неудовлетворённый и беспрестанно желающий, я ощущаю его до мурашек по телу и позволяю Оливии сцепить руки на моём животе около пупка. Но она же не станет, правильно? Проникать ими под пояс штанов и касаться меня? Она ведь может, и ей даже не нужно разрешение и просьба, но, надеюсь, не будет. — Мне не нравится быть тем, на кого ты злишься, — и что с того? Мне тоже многое не нравится в наших нынешних взаимоотношениях, но я же не распространяюсь об этом. Потому что не верю, что для наступления качественных изменений достаточно лишь разговоров. Нужны и действия, и не одного человека, а сразу обоих. А она совершенно обособлена и закрыта даже чувственно и ментально. Будто и не было никакой любви. Так какие тут могут быть поступки?
— А тебе и не должно это нравиться. Если только ты не мазохистка. Но порой ты виновата сама. Например, когда выбираешь шопинг, а не медицинское обследование.
— Но всё же в порядке, — да, всё хорошо, и это не самовнушение, а реальный факт. В минувшие выходные мне всё-таки удалось назначить индивидуальный осмотр, который не выявил никаких отклонений от нормы или чего-то непонятного на экране аппарата и наглядно продемонстрировал то, что мой ребёнок уже выглядит как полноценный человечек с управляемыми ручками и ножками, у которого пока не развита лишь дыхательная система. Но как раз по этой причине я и не уверен, что мне можно расслабляться. Случись на данном этапе какая беда, при весе меньше килограмма он просто не выживет. А я всё ещё по-прежнему не знаю, кого мы ждём. Но, может, в некотором роде это и к лучшему. Проще будет забыть и двигаться дальше?
— И я могу тебе доверять? — повернувшись, спрашиваю я. — Могу уехать и не думать, на что ты способна?
— Я уже говорила тебе, что я не настолько дрянь, Дерек, — и, вероятно, это так. Она не просит полноценного прощения, не пресмыкается перед мной, не лебезит и не ползает на коленях, и да, она совершила ужасную вещь и на тот момент могла бы её повторить, но хватит ли ей бессердечия воспользоваться моим довольно длительным отсутствием? Спровоцировать выкидыш? Избавиться уже не от делящихся клеток, а от реально человечка с органами, кожей, ногтями, пальчиками, ручками и ножками и другими частями лица и тела? Я так не думаю… Даже почти уверен, что нет, никогда. Мне кажется, её скорее стошнит. Она ведь не выносит вида крови, когда той слишком много…
— Но это просто слова. Иногда я… не знаю, — Лив отступает от меня, прислоняясь к мраморной столешнице, в которую и встроены раковины, и мне становится чуть легче стоять рядом без ощущения мягких рук на своём теле, но эта тяга… Она всё равно здесь.
— Езжай спокойно, Картер. Не о чем тревожиться. Когда ты вернёшься, я буду всё ещё беременна и… — договорить Оливии мешает опять-таки звонок, из-за которого мы одинаково вздрагиваем посреди разорванного им безмолвия, и на что она реагирует так же, как и в первые два аналогичных эпизода. А вот теперь это уже совсем подозрительно и странно…
