— У тебя была одна минута. И только. Она уже давно прошла, Лив. Мне пора. Меня никто не будет ждать.
— Я знаю… И что всё испортила, тоже, но я… Ты можешь просто взять конверт?
Протянутая в мою сторону правая рука вся дрожит. Какой-то части меня, особенно сильно прочувствовавшей потери, горе, страдание, боль и разочарование в значительной степени именно из-за этих отношений, хочется просто уйти, но вся эта ситуация, весь этот момент… Он может определить, какой я теперь. Всё ещё эмоциональный, обозлённый и обиженный, держащийся за это изо всех сил или всё-таки способный простить, не зацикливаться на былом, повернуться лицом к свету и начать в первую очередь с себя.
Я убираю конверт во внутренний карман спортивной куртки, почти не глядя на собственные действия и стараясь не думать ни о них, ни о том, чем это для меня чревато и к чему обязывает, и не дал ли я вдруг обещание, которое вообще не подразумевал.
— Это ничего не значит.
— Я знаю. Удачи тебе.
Я разворачиваюсь и ухожу, борющийся с импульсом немедленно открыть клапан и извлечь содержимое. Я хочу не хотеть этого. Хочу не концентрироваться на нём, и чтобы сердце и душа не предавали меня вновь. Хочу суметь просто избавиться от изделия из бумаги после финала. Хочу сосредоточиться на самой важной победе, которая ещё никогда не была так близка, и выкинуть из головы все прочие мысли. Не выискивать глазами кого-то на трибунах, а вернуться в правильную колею. Но даже после стартового свистка я всё ещё ощущаю себя так, будто на мне по-прежнему спортивная фирменная куртка, хоть я её и снял. Будто содержимое внутреннего кармана, находящегося прямо над грудной клеткой, до сих пор словно обжигает кожу даже через ткань. Я думаю об игре и мяче, о друзьях и партнёрах, о соперниках и болельщиках, но больше всего этого во мне бьётся и стучит во все барабаны личное. Её имя. Лив. Александр. То, что он не знает ни свою маму, которая, я уверен, могла бы полюбить его так, как будто любила всегда, ни своих вторых дедушку и бабушку, а я вижу Джейсона почти каждый день. Мне начинает хотеться всего и сразу. Я жду победы и просто окончания игры. В душу пробирается странная надежда.
Эпилог
Ты спросил меня, что бы я делала, если бы ты погиб, как бы себя чувствовала и что испытывала. Знаешь, мне хотелось ответить тебе в ту же самую секунду. Сказать что-то конкретное и определённое по поводу всего и сразу. Но даже сейчас я не думаю, что обладаю правильными словами. Я не знаю, что было бы со мной. В смысле я знаю, чего бы ждали от меня окружающие, что мне необходимо было бы делать, но все эти вещи совершала бы и решала не я, а всего лишь моя оболочка. Словно отделившаяся от тела часть меня, которая ещё была бы способна реагировать и существовать. Но истинная «я», та «я», что лишилась единственного человека, рядом с которым и для кого ей хотелось быть настоящей, умерла бы в тот же миг вместе с тобой. Потеряв тебя там, откуда не возвращаются. Я бы чувствовала лишь пустоту, дыру и смерть. В той точке, где обычно бьётся сердце, да и в каждой клеточке организма тоже. Я уже ощущаю это. Прямо сейчас. И не только. Скорее минуту за минутой. День за днём. Неделю за неделей. Иногда я так и слышу в своей голове твой голос. То, как он говорит мне, что всё это исключительно мой выбор, а значит, и моя вина. Что ты не обязан ни быть со мной, ни даже присматривать или спрашивать про меня, когда я сама отказалась от всего этого. Он абсолютно прав. И он покрывает меня ранами. Открытыми и кровоточащими. Всё увеличивает и увеличивает их количество на моей коже и по всему телу. И это тоже ожидаемо.
Ты, наверное, сейчас удивлён. Если, конечно, вообще читаешь это. Удивлён и не веришь, что я так откровенна и в некотором роде честна по сравнению с тем, как со мной всё было раньше, да и для меня самой это всё ещё за гранью. Но я стараюсь не думать об этом слишком сильно. Иначе испугаюсь и не смогу ни продолжить, ни закончить. А я ведь хожу к психологу. Меня отвела Дениз. Сказала, что понимает, но всё равно не понимает. Я и сама далека от этого. Спросила, действительно ли я хочу не быть спасённой. Но я не хочу. Тем не менее, у меня бывают разные дни. Когда я говорю и говорю, и не могу остановиться, и ей не надо звонить мне снова и снова, чтобы убедиться, что я помню про сеанс и пойду. Но гораздо чаще ей приходится приезжать и ехать вместе со мной, и сидеть снаружи, иногда даже вместе с мальчиками, пока, находясь внутри, я оказываюсь не в состоянии сказать ни слова, будто знание того, что люди, которых я знаю лично, находятся в двух шагах от меня, стопорит мой рассудок мыслью, что я могу быть услышанной.
Как ты знаешь, мне трудно даются слова, особенно в разговоре с незнакомым и посторонним человеком, и здесь ничего не изменилось, но я пытаюсь. Я учусь принятию того, что всё равно не могу изменить. Того, что сделала и совершила с тобой и с собой, и с нашими детьми. С нашей семьёй. Того, что мне не под силу исправить. Осознанию, что я проживу с этим до конца своих дней. Но пониманию того, что и это, вероятно, можно простить. Что однажды я прощу сама себя. Смогу осознать, что ещё и дала жизнь, а не только её отняла. Не забуду и не перестану вспоминать, но окажусь в состоянии двигаться дальше. Так же, как простил меня ты и в результате не стоишь на месте, а смотришь только вперёд. Может быть, мы сможем делать это вместе. Не сейчас и не завтра, и даже не через неделю, месяц или год, но в один прекрасный день.
Я продала квартиру. Теперь мне как бы негде жить. Родители не в счёт. Я не собираюсь жить с ними вечно. Меня вполне устроит твой диван. Или даже коврик под дверью. Что угодно, лишь бы увидеть Александра. Обнять его и больше никогда не отпускать. Разве что только после того, как он станет слишком взрослым. Я говорю это не потому, что мои родители не видят собственного внука, и не потому, что это, вероятно, единственный способ быть с тобой. Всё дело лишь в любви. В том, как я люблю его и тебя. Я потеряла уже слишком много времени. Не хочу терять ещё больше.
Я не обещаю, что будет просто, и что я смогу всегда быть открытой лицом к лицу, но гарантирую сохранить этот способ. При необходимости использовать его и разговаривать с тобой хотя бы так.
Я пишу всё это, даже зная, что ты, возможно, и не придёшь, и не прочтёшь, а просто сразу выкинешь этот конверт в урну, едва я только отвернусь. Я пойму, если ты это сделаешь. Но мне всё равно. Соответствующей вероятности меня не остановить. Я не стану молчать только лишь из-за мысли, что всё окажется в мусоре. Просто больше не могу. Могла, но теперь это закончилось.
Ты сказал, что ненавидишь меня. Может быть, так оно и есть, и я заслуживаю всё то, что получаю сейчас и ещё могу получить, но я также знаю и то, что есть вероятность того, что ты, возможно, ненавидишь лишь то, что твои ощущения на самом деле полностью другие. Я едва справляюсь с чувством беспомощности и невозможности противостоять почти уверенности, что ничего у меня не выйдет. Что любви не всегда достаточно. Что я только дам ложную надежду, но не оправдаю её. Снова. Что мне никогда не стать той матерью, которой ты хотел бы, чтобы я была с самого начала. Я ненавижу то, что я уже не такая, и чаще, чем иногда, ненавижу себя. Своё тело. Быть в нём. Быть собой. Быть не тем человеком, каким меня делал ты.
