– В Интернете я и сама могу посмотреть, – улыбнулась Ольга. – А лет мне, между прочим, не так уж и много, так что интерес к жизни у меня еще вполне естественный.
– Ладно-ладно, не делай вид, будто боишься своего возраста. Я же знаю, что не боишься, потому так спокойно о нем и говорю. Ты гармоничная.
Это была правда. То есть Ольга не задумывалась, гармоничная она или нет, но возраста своего в самом деле не боялась. Она его как-то и не замечала пока. Может, потому что мама с ее старческим неувяданием была перед глазами.
Сад был большой и в самом деле очень запущенный. Там, где дальним своим краем он спускался к речке Нудоли, бурьян вырос чуть не выше яблонь, и только по узкой тропинке можно было пройти к нижней калитке. Андрей открутил проволоку, которой калитка была притянута к забору, и они с Ольгой спустились к воде.
Река текла прямо за забором. Она была неширокая, над ее берегами густыми полукруглыми кронами нависали серебристые ивы, и у самой поверхности воды волновалась длинная темная трава.
С прежних времен уцелели деревянные мостки. Правда, выглядели они не очень надежно, и когда Ольга шагнула на них, то поперечные доски задрожали под ее ногами. Но все-таки мостки были широкие и купаться с них было приятно. Она и купалась каждый раз, когда приезжала на дачу.
– Надо будет как-нибудь осторожно мостки обновить, – сказала Ольга. – А совсем перестраивать, мне кажется, не надо. Опоры вон какие прочные. Это, может, вообще мореный дуб.
– Мореный дуб вряд ли, – заметил Андрей. – Но прочные в самом деле, я смотрел. Не волнуйся, мы ничего здесь зря менять не будем.
В его памяти не было того, что составляло счастливейшие воспоминания Ольгиного детства, – тех похожих на сказки историй, которые мама рассказывала ей про чудесный дом на речке Нудоли, который у них когда-то был. Но Андрей все равно относился к этому вновь появившемуся у них дому и саду с понимающей бережностью.
– Искупаемся? – предложила Ольга.
– Давай, – согласился он.
Конечно, ему в такой речушке купаться было неинтересно. Он любил плавать, здесь же просто негде было сделать даже несколько широких гребков. А Ольга плавала плохо, и ей эта речка была в самый раз: неглубокая, в любую минуту можно встать на дно. Она даже не столько плохо плавала, сколько – видимо, из-за чрезмерно развитого воображения – впадала в панику, стоило ей представить, что под ней бездна. На морских курортах она из-за этого плавала только вдоль берега, неподалеку от маленьких детей. Ехидная Нинка, когда еще ездила отдыхать с родителями, предлагала ей вообще не лезть в воду, а вместе с братьями по разуму лепить на бережку куличики из мокрого песка.
Андрей прыгнул с мостков первым. Ольга полюбовалась, как он плывет посередине реки – ему поневоле приходилось плыть вдоль, потому что поперек плыть было некуда, – и тоже спустилась в воду.
Да, все в этой Нудоли было как будто специально для нее приспособлено, и даже вкрадчивые прикосновения речной травы были ей приятны. Она доплыла до лилии, которая тихо покачивалась в стороне от мостков, потрогала ее белые лепестки, подумала про Дюймовочку – как та появилась на свет вот точно из такой же лилии – и поплыла обратно.
Андрей уже ждал ее на мостках. Он сидел у самого их края, опустив ноги в воду, и капли воды сверкали на его плечах так радостно и молодо, что Ольге стало радостно тоже. Он помог ей выбраться из речки, она села рядом и тоже стала болтать ногами в воде.
– Чистая какая река, – сказала она. – Правда же?
– Правда.
От бодрости и лени, охвативших ее одновременно, Ольга прикрыла глаза. Но и с закрытыми глазами почувствовала в голосе мужа улыбку. Ему было приятно сидеть рядом с ней над такой хорошей рекой.
– Холодная только, – добавила она. – Здесь ключи совсем рядом бьют. В лесу. Вот если, знаешь, через луг мимо той большой липы пройти и сразу в лес свернуть, то там они и есть. Это очень близко. Потому всегда вода холодная. Зато она бодрит, правда?
– Правда.
Им обоим было очень хорошо сидеть рядом в прекрасном оцепенении бодрости и лени и разговаривать о каких-то счастливых глупостях. Да и не о таких уж глупостях вообще-то.
– Ты знаешь, – сказала Ольга, – я только теперь начала понимать, как мало человеку надо. Нет, не в толстовском смысле – мол, надо только три аршина земли или сколько там, как трупу. Это все-таки не так, я думаю. Не участок на кладбище, а речка эта нужна, и этот дом, и эти мостки. Но все-таки множество вещей… Как только их получаешь и получше к ним приглядываешься, то сразу понимаешь, что они… Не то что без них совсем уж можно обойтись – это полезные вещи и приятные. Но они тебе довольно быстро перестают быть интересны. Они оказываются очень исчерпаемы, вот что. Думаешь, это какая-то заумь?
– Не думаю. – Андрей положил ей на плечо руку. – Это всем бы нужно понимать. Вот это, что ты сейчас сказала, – об умеренной необходимости большинства вещей. Это нужно понимать каждому современному человеку.
– Да? – Ольга обрадовалась его одобрению. – А почему?
– Потому что жизнь за последние несколько лет очень сильно переменилась. Появилось слишком много возможностей, и человеческий выбор расширился за пределы разумного. Не у всех, конечно, где-нибудь в Сомали выбирать особо не из чего, добыл миску риса и радуйся. Но для человека, который живет в постиндустриальном мире… Это еще Энди Уорхолл понял. Он как раз и писал, что в постиндустриальном обществе каждый человек должен вырабатывать для себя личную систему самоограничений. Такой индивидуальный кодекс самурая.
– Так глубоко я не думала… – проговорила Ольга.
А Андрей всегда думал вот именно глубоко. Точнее, тонко. Да, он был человеком тонкого ума, это еще мама заметила сразу же, как только познакомилась с будущим зятем.
– Это не такие уж и глубокие мысли, – сказал он. – Они практически лежат на поверхности и уже изложены в большом количестве книг. Откуда я их и почерпнул.
– Нет, я все-таки неправильно тебе сказала. – Ольга отвела ногой водоросли от Андреевой ноги. – Все-таки те вещи, ну, интерес к которым быстро исчерпывается, – я без них все равно ни за что уже не хотела бы обходиться. Без одежды красивой, без машины, которую на каждом перекрестке чинить не надо. А как вспомню суповой набор, из которого полжизни суп приходилось варить, так вообще… Нет, не дай бог опять! А в чем тут дело, где грань между излишним и необходимым, не могу я объяснить. Ну и ладно! – Она шлепнула ступней по воде; брызги разлетелись и весело сверкнули под солнцем. – Все-таки, я думаю, лучше сначала расчистить сад, а потом уже домом заняться.
– Как хочешь, – сказал Андрей. – Но только для дома надо будет кого-нибудь другого нанять. Назим хоть и более толковым оказался, чем можно было ожидать, но все-таки топорно работает.
Ни разу в жизни Ольге не пришлось испытать в разговоре с мужем того тягостного, вернее, муторного ощущения, которое с неизбежностью возникало у нее во многих разговорах на вроде бы умные темы с умными вроде бы собеседниками: ненужности, необязательности высказывания. Правда, в молодости это ощущение появлялось редко – страсть беседы даже с едва знакомыми людьми могла возникнуть буквально из ничего, не иссякать всю ночь и под утро не принести разочарования, даже вернувшись на первый свой круг. Но с годами все чаще стало настигать Ольгу то, что она, понимая приблизительность этого определения, как раз и называла ненужностью или просто скукой разговора. Когда знаешь, что надо высказать свое мнение, и внятно высказать, но одновременно с этим знаешь и то, что высказывать его, по сути, незачем. Ничего не изменится ни в мире, ни в тебе самой от того, что ты сформулируешь свое отношение к каким-нибудь утверждениям дзен-буддизма, например, и формулировать мнение на сей счет тебе поэтому совсем не хочется, и кажется, будто тебе гирю к языку подвесили.
