– Спасибо, – сказала она профессору и, повернувшись к Васильеву, выговорила с особенным чувством: – Игорь Леонидович, спасибо вам!
– Мне-то за что? – пожал плечами он. – Оперировать же я вас не стал.
– И за это тоже, – улыбнулась Ольга. – Вы мне вернули веру в человечество. Во всяком случае, в его медицинскую часть. Извините за пафос.
– Да ладно. – Васильев тоже улыбнулся. – Я же вам говорил, наши представления о жизни постоянно меняются. Это нормально.
– Я завтра к вам приеду! – воскликнула Ольга. – За документами и… Завтра прямо с утра!
Ее всю трясло. То ли от нетерпения – поскорей бы уехать, поскорей бы прочь из этого тягостного места! – то ли просто от того, что отпустило страшное напряжение, в котором она так долго жила, и вместо него охватила ее слабость.
Васильев сразу заметил, в каком она состоянии, – этого трудно было не заметить.
– Может, побыли бы все-таки до утра? – спросил он. – Пусть бы кто-нибудь за вами приехал.
Какое там!.. Она бежала с четвертого этажа – не могла дожидаться лифта, который полз снизу с черепашьей скоростью, – и через больничный парк бежала бегом, и к стоянке такси у больничной ограды бросилась так, словно ее кто-то преследовал… Ее переполняли слезы, переполняла радость, и ей хотелось только одного: домой, скорее домой!
Глава 15
В квартире стоял полумрак. Это удивило Ольгу: почему не темнота, которая означала бы, что мужа нет дома, и не обычный яркий свет, который означал бы обратное? Нинка уехала на археологическую практику в Крым, и ее-то уж дома не могло быть точно.
В прихожую вышла Агнесса. Когда Ольга легла в больницу, кошку пришлось забрать с дачи в Москву. В городской квартире она освоилась мгновенно и повела себя с обычным своим брезгливым аристократизмом – в лоток, например, желала ходить только при условии абсолютной свежести наполнителя. Когти она сразу стала точить не о кресло, а о специально купленную Нинкой когтедралку.
Ольга закрыла за собой входную дверь. Одновременно со стуком двери что-то со звоном упало в гостиной – разбилось, кажется.
Она вошла туда.
Люстра была погашена, горел только торшер и свечи на столе. Ольга терпеть не могла тусклого света, который всегда вызывал у нее неосознанную, но отчетливую тревогу, и на дух не переносила подобной романтики – ужина при свечах; весь его антураж казался ей пошлым. Поэтому, войдя, она удивилась: зачем Андрей это затеял?
И только через мгновенье поняла, что и свечи, и вино, и розы, точнее, головки от роз, почему-то плавающие в глубокой стеклянной миске, в которую она обычно выкладывала салаты, когда приходили гости, – все это ей не предназначено. Вернее, предназначено совсем не ей.
И лицо Андрея – застывшее, все какое-то перекошенное, – сказало ей об этом так же ясно, как осколки бокалов у него под ногами; когда она вошла, он, наверное, как раз собирался поставить эти бокалы на стол.
Два бокала из венецианского стекла им когда-то подарили на свадьбу. Они редко пили из них – в посудной горке эти веселые разноцветные игрушки стояли в основном для украшения и действительно украшали комнату.
– Оля?.. – пробормотал Андрей. – А ты… Что-то случилось?
– Меня выписали, – сказала она.
И увидела на его лице разочарование. Оно проступило в глазах ее мужа так же явственно, как проступила в них оторопь в минуту ее неожиданного появления.
Она ему помешала. Просто помешала его планам на вечер, очень недвусмысленным планам, и только это означало для него ее возвращение из больницы.
– Я здорова, – сказала Ольга.
Она лишь по инерции это сказала. По инерции своей недавней радости. И сразу же поняла, что говорить этого не стоило. Какое дело этому человеку до ее здоровья?
«Он чужой мне, – холодно, как о постороннем, подумала она. – И родным никогда уже не будет».
Может быть, оттого что чувства ее обострились за время, которое она провела в изматывающей борьбе со страхом, она наконец поняла сейчас то, что и было главным, что раздражающе тревожило ее после примирения с мужем.
Он стал ей чужим, и это не изменилось от их иллюзорного примирения – это уже навсегда.
«Как же я сразу не поняла? – с недоумением подумала Ольга. – Или просто боялась себе в этом признаться? Господи, какой же ерунды я боялась!»
В дверь позвонили. Андрей дернулся было, но тут же замер.
– Открой, – усмехнулась Ольга. – Объясни, что ваш романтический ужин переносится на потом. И дислокация меняется.
Звонок раздался снова – настойчивый, длинный. Андрей вышел из гостиной. Ольга прислушалась.
Открылась входная дверь, раздался звонкий женский голос, потом глухой – Андрея… Странное чувство охватило ее: какая-то смесь любопытства, злости и горечи. Гремучая смесь.
Ольга никогда не интересовалась тем, что представляло, по ее маловнимательным наблюдениям, жгучий интерес для большинства женщин. Ей, например, неважно было, как строятся у посторонних людей отношения со свекрами – может, потому, что ее собственные отношения с родителями мужа с самого начала были ровными и она искренне жалела об их ранней смерти, а может, просто неинтересно ей это было, и всё.
Точно так же неинтересно ей было и то, как ведут себя обманутые жены. Что-то она об этом знала, конечно. Подружка Ленка, например, рассказывала, как взяла баллончик с нитрокраской, поехала к квартире молодки, к которой ушел ее пятидесятилетний муж, и ярко-алыми буквами написала на двери «предатель». Она так и сказала – «молодка», такое вот деревенское словечко, немного смешное в устах элегантной дамы, пришедшей на девичник в Дом на набережной. И такой же смешной, по-подростковому глупой показалась Ольге сама эта выходка – месть брошенной жены.
А устроительница девичника, вздохнув, заметила:
– Раньше, Лен, надо было его к ногтю прижимать. Пока ты молодая была и дети маленькие. Тогда было чем его на коротком поводке держать. А теперь что мы можем? Теперь их время.
Тогда это утверждение выглядело в Ольгиных глазах странным. Вернее, ей было странно и даже дико такое вот представление о семейной жизни как о борьбе, в которой кто-то выходит победителем. Какая борьба, с кем? И что считать в этой борьбе наградой? Все это вызывало тогда у Ольги сильнейшее недоумение.
Она и теперь не совсем понимала, зачем ей понадобилось увидеть женщину, для которой ее муж собирался выставить на стол их свадебные бокалы.
«Да он, может, и не вспомнил, что они свадебные, – мимолетно подумала Ольга. – Он же не сентиментален. Да и я теперь тоже».
Она вышла в прихожую.
Дверь на лестницу была открыта. Проникающий с площадки яркий свет – у них в подъезде недавно заменили все лампочки – падал на женскую фигурку, застывшую в дверном проеме. Она в самом деле была похожа на Белоснежку, к ней это прозвище подходило гораздо больше, чем к Ольге. Она была маленькая, точененькая и такая белокурая, что это бросалось в глаза сразу, при первом же взгляде на нее.
