— В том-то и дело, что нет.
— Ну ты еще подумай.
Он молчал.
А Даня злился сам на себя: сорвался, примчался, бросился разгребать чужие проблемы — а потом оказалось, что только ему это и надо было. Стас же весь обратился в унылое созерцание, сжался, отстранился.
— Слушай, — резко сказал Даня. — Если ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь и не можешь ничем помочь, то зачем ты меня вообще сюда позвал?
— Мне просто хотелось, чтобы… чтобы кто-то побыл рядом.
Это прозвучало настолько прямо, честно и не по-пацански, что Даня опешил.
Он не умел «быть рядом». «Рядом» с ним никогда никого не было. Мамуля всегда маячила «над», периодически оказываясь за спиной, чтобы удобнее было подталкивать его, подталкивать, пока он не споткнется и не вспашет носом землю. Папа и Юлька скрывались за стенами кабинета и детской соответственно, — словно в других, не пересекающихся с его вселенных.
Даня никогда не рассматривал пассивное участие как помощь. Но у Стаса, очевидно, на этот счет были другие соображения. Он смотрел на Даню с совершенно несчастным видом, и тот сдался.
— Ладно, забыли… — пробормотал он. — А насчет твоего телефона. Это ты его сегодня разбил? Когда дадут стипендию, могу сводить тебя к одному мастеру. Он как-то хитро срезает с экрана слой разбитого стекла и заливает какой-то прозрачной смесью. На выходе телефон как новенький.
— Круто, — без особого энтузиазма отозвался Стас. И, помедлив, добавил: — Но я думаю, что в шрамах нет ничего страшного.
Даня неосознанно сжал стакан — и опрокинул его содержимое на себя.
— Черт… — Футболка, к счастью, была черной, но кола все равно расползлась по ней мокрым липким пятном. Стас принялся панически выискивать в своем рюкзаке салфетки, отчаянно предложил вытереться шерстью зайца, но Даня остановил его и сказал, что до дома доедет в таком виде без проблем. Главное, что на джинсы не попало и не наделало компрометирующих пятен.
«Но я думаю, что в шрамах нет ничего страшного».
Стас говорил о трещинах, тонкой паутинкой расползшихся по экрану его новехонького смартфона. Конечно же, он говорил о них.
Ночью к Дане в телеграм добавились с незнакомого номера. Он как раз засыпал, оказавшись на единственном хрупком промежутке между реальностью и сном, где чувствовал себя в безопасности, даже находясь на территории врага. Тихий виброгудок обернулся ведром ледяной воды за шиворот, когда он открыл мессенджер.
Прив Дэн
Че как
Один на свете человек называл его так, сколько бы Даня ни доказывал, что Дэнами бывают только Денисы.
Чертов Шприц.
План дальнейших действий был очевиден. Не отвечать. Удалить чат. Заблокировать контакт. Лечь спать. Завтра первым делом поменять симку — почему, почему он не додумался до этого раньше? Когда он под тяжелым взглядом отца удалял и блокировал номера всей компании, он как-то и не подумал, что они могут добраться до него с других.
План дальнейших действий был очевиден — как и то, что Шприц и другие три года назад стали его семьей. Пусть маргинальной и проблемной — но относились там к нему лучше и душевнее, чем все, кто спал сейчас за стенами.
Он бросил их слишком внезапно. Некрасиво. Явно хуже, чем они заслуживали. Даня понимал, что это к лучшему. Он больше не был четырнадцатилетним мальчишкой с нервным срывом, готовым бежать хоть на край света от давления мамули. После рехаба ему и думать не хотелось о наркотиках и мирке, вертевшемся вокруг них.
И все-таки их связывали далеко не наркотики.
Даня сдался.
Привет, Гриша
Сейчас, после всех этих долгих месяцев, казалось глупым называть его Шприцом не в своей голове.
Ответ последовал незамедлительно.
Привет Гриша? лол
После всего, что между нами было
Что тебе нужно?
Видел тебя в центре сегодня
С каким-то школьником
Так тебя типа выпустили на поруки?
А чего Мальке не дал знать?
Она из-за тебя между прочим чуть в окно не вышла
Переживала
Может, заскочишь на Птичку
по старой памяти? завтра
Малина квартира располагалась в старом доме на самом краю города. Дане нравилось добираться к ней от конечной старой трамвайной линии. Путь тянулся через зеленый коридор под брошенной много лет назад стройкой торгового центра, через гаражи, охраняемые сворами уличных собак, которые поначалу рычали, а потом встречали Даню с виляющими хвостами. Дальше шла тусклая каштановая аллея с побитым асфальтом, которая выводила к небольшому жилому райончику и его сердцу — пустующему птичьему рынку. Птиц там не было, не считая воробушков на вольном выпасе. В основном — пузатые мужички, торгующие всякой утварью для рыбалки, и скукоженные бабулечки в шерстяных платках, пытавшиеся продать наловленных с утра по подвалам котят. Над рынком и высилась Малина ветхая пятиэтажка.
В их компании так и говорили — «встретимся на Птичке». И от фразы этой Дане всегда веяло уютом, удивительным чувством дома и покоя. А там, за дверью с обшарпанным коричневым кожзамом, его ждали сладковатый запах травы, приглушенная музыка и теплая, мягкая Маля, совершенно зря стеснявшаяся своего прекрасного имени Амалия, с ее мурчащим шепотом и нежными объятиями, в которых Даня провел бы вечность.
Воспоминания окутали его сладким дымом. Даня мысленно открыл форточку, прогоняя его прочь. Он написал Шприцу короткое «нет», заблокировал его новый номер и перевел телефон в режим полета.
Дерьмо! (нем.)
9
Это жизнь,
молодой человек
Сандру Ванну он едва узнал — высохла, уменьшилась в размерах, даже некогда громогласный, свободно раскатывавшийся по всему отделению голос истончился, ослаб. «Галя! Капельницу в третью палату!» прозвучало так тихо, что Стас, оказавшийся неподалеку, сам еле услышал. И совсем не был уверен насчет Гали, находившейся на другом конце коридора. Неизменными в Сандре Ванне остались только очки с запоминающимися квадратными дужками: стекла в них были настолько толстыми, что глаза казались неестественно маленькими, как у крота.
Возможно, если бы не эти очки, Стас бы побродил тут еще немного и вышел, поддавшись мысли, что приезжать в больницу — это все-таки не самая хорошая идея. Но теперь отступать было некуда.
— Молодой человек, вы к кому? — прошелестела Сандра Ванна, проплывая мимо. Стас знал, что медсестры здесь всегда заняты, и без лишних слов увязался за ней. Он помнил ее активной и разговорчивой, когда она возвышалась над койками на каждом утреннем обходе, а сейчас смотрел на нее сверху вниз и видел уязвимую розовую кожу макушки, просвечивающую сквозь седые волоски.
