Глядя на Отто, Сара наконец спросила:
– А ты и правда такое умеешь? Найти дорогу по карте?
– Да где ему! – сказала я.
Отто молчал.
– Ты нам поможешь? – снова спросила Сара, и голосок у нее был нежный, как гоголь-моголь. В руках она крепко – крепче, чем прежде – сжимала Элизу.
– Ладно. Я попробую, – согласился наконец Отто. – Но только до тех пор, пока мы не встретим взрослых.
Он вновь склонился над картой и вытащил из кармана компас.
Так уж оно сложилось, что к шведской границе мы направились одни, безо всяких проводников.
Прыгай!
Отто шел первым, держа в руках карту и компас. За ним шла Сара, потом Даниэль, позади я. Можно было не спешить: немцы и Дюпвик остались позади. В лесу было так тихо, словно кто-то взял и убавил громкость. Ни птиц, ни зверей, ни шороха веток. Лишь наши собственные шаги и наше дыхание.
А потом эту тишину нарушил тоненький голосок – он пел, но не шуточную песню, а настоящую. Ту, что до войны мы пели в День независимости и которую нацисты потом запретили нам петь.
Идем бесстрашно мы вперед, шагая по дороге.
Открыто сердце, ясен взор, легко ступают ноги.
Это пела Сара.
Она улыбнулась Даниэлю, и тот подхватил:
По диким тропам, по камням, по горным перевалам,
Вдоль бурных рек, болот, лесов и сел больших и малых.
Я присоединилась:
Куда б дорога ни вела, нас вывезет кривая.
Шагаем весело вперед и песню напеваем.
Последние строчки пел даже Отто.
Куда б дорога ни вела, нас вывезет кривая.
Шагаем весело вперед и песню напеваем.
Мы пели хором, вчетвером. Наверное, лес этого и хотел: не успели мы допеть, как он очнулся. Птицы защебетали, в верхушках деревьев зашумел ветер, дышать стало легче.
По густому сосновому бору мы дошли до крутого подъема. Преодолев его, мы разглядели окрестности. Здесь, наверху, деревьев было мало, зато валялись огромные, словно разбросанные троллем, камни.
Даниэль забрался на один из них и стал перепрыгивать с камня на камень. И вдруг он посмотрел на меня – совершенно так же, как вчера в доме у Пера. Мы глядели друг на друга, и звери у меня внутри опять радостно заплясали. А потом Даниэль прыгнул. Даже дальше, чем прежде. Прыгает он и впрямь отлично!
Но я-то чем хуже? И я запрыгала следом.
Даниэль остановился, оттолкнулся и прыгнул на следующий камень.
Я переместилась на тот, где он стоял прежде.
Даниэль посмотрел на меня. Справлюсь ли я?
ПРРР-РЫГ!
Получилось! Я приземлилась на камень.
Тогда Даниэль выбрал следующие два камня, валявшиеся еще дальше друг от друга. Выглядело страшновато, но не отступать же теперь.
Он прыгнул, а я следом за ним.
Оп-па! Опять получилось!
А следующий камень лежал еще дальше. Я подумала, тут мне не справиться, но промолчала.
Прыгнув, Даниэль повернулся ко мне и широко улыбнулся. Моя очередь.
Я приготовилась к прыжку.
И представила, что сейчас взлечу.
Что я птица.
Я взмыла ввысь и устремилась вперед.
Камень приближался. Ох нет, сейчас я потеряю равновесие!
Но все-таки опустилась на камень.
Снова получилось!
Я засмеялась, но тут Отто, зануда, все испортил.
– Прекратите! Не хватало еще, чтобы вы ноги переломали, – забрюзжал он.
Пришлось нам свернуть наши соревнования по прыжкам и двинуться дальше.
Но зато Даниэль повернулся ко мне и сказал:
– А ты отлично прыгаешь. Тебе бы тоже легкой атлетикой позаниматься. У тебя получится. – Его щеки покраснели, и у меня, кажется, тоже, потому что ничего приятнее я в жизни не слышала.
Время от времени мы прыгали с камня на камень, уже просто так. Порой мы снова переглядывались, и тогда дикие звери у меня внутри пускались в пляс.
Снег и сумерки
Я и прежде часто гуляла по лесу. По воскресеньям мы с родителями нередко совершали вылазки – в июле собирали чернику, а в августе – грибы. Когда выпадал снег, мы катались в лесу на лыжах, а весной срезали с ивы кору и делали свистульки. Но этот наш поход не был похож на прежние. Вскоре камни закончились, по крутому склону мы спустились вниз и попали в настоящую лесную чащу. Здесь не попрыгаешь. Мы шагали вперед. Казалось, мы просто бредем куда глаза глядят, не разбирая дороги. Шли, и шли, и шли, а деревья сверху смыкали темные ветви. Я зажмурилась, и мне ужасно захотелось, чтобы все это было понарошку, превратилось в рассказ в книжке. Захочу – закрою ее, и все прекратится. Но все было по правде, и когда я открыла глаза, вокруг стоял все тот же лес.
Ко всему прочему небо как-то подозрительно потемнело. Надвигались сумерки. Но ведь мы же доберемся до Швеции до наступления темноты? Я и думать не желала, что может быть иначе.
– Далеко еще? – спросила я.
Но Отто не отвечал. Он вообще был непривычно молчаливым. Смотрел на компас, потом на карту, снова на компас. И вдруг свернул в сторону.
Мы прошли еще чуть-чуть, и он снова повернул. Так мы меняли направление несколько раз, пока почти совсем не стемнело.
Случилось еще кое-что, не слишком радостное: пошел снег.
Я обожаю первый снег. Но сейчас он был очень некстати. Прежде первый снег всегда укутывал землю пушистым одеялом, прятал почерневшую листву и грязь, и я вспоминала, что скоро Рождество. А тот снег, что падал сейчас, был колючим, злым, невероятно холодным. Рождеством от него и не пахло.
Словно всего этого было мало, Отто вновь остановился и начал вглядываться в карту. Неужели опять поворачивать?
– Я устала… – пробормотала вдруг Сара и опустилась на пенек.
Я подошла к ней и помогла подняться. Ничего удивительного, что она устала: ноги-то у нее короче наших.
– Замерзла? – спросила я.
Она закивала, и тогда я вытащила из рюкзака всю одежду, что была у меня. Надела на Сару еще одну шапку, варежки и шарф.
Мы снова двинулись вперед.
Снег становился все гуще и гуще, ветер усилился, теперь снежинки падали не сверху вниз, а наискось. Они кололи кожу, пролезали между шапкой и воротом куртки, пробирались к спине.
Сара напоминала большой узел с одеждой, только нос торчал. Но похоже, она все равно мерзла. Ее щуплое тельце дрожало.
