К двери уже спешила Евдокия Кирилловна.
– Эстерочка, милая, приехала! – радостно воскликнула старушка. – Как Ксюшенька рада будет! Проходи, проходи, что же ты на пороге-то?
– Да страж не сразу ведь и пустит.
Девушка насмешливо взглянула на «стража».
– Бог с тобой, детка, какой еще страж? – махнула рукой старушка. – Это мальчик приехал, Матрешин сын. Помнишь нашу Матрешу? Вот, ее старший. А это Эстер, – обернулась она к Игнату. – Соседка наша, Ксенечкина подружка. Она в Сибирь ездила, родителей провожала. Они по телеграфному ведомству работают, им новое место службы определили. Ты совсем вернулась, детка? – снова обратилась она к Эстер.
– Совсем, – кивнула та. – Совсем одна, совсем свободна и буду делать что хочу!
Она воскликнула это с такой счастливой беззаботностью, что даже Игнат с трудом сдержал улыбку. Эстер еще раз окинула его взглядом – тем же самым, прямым и дерзким – и прошла мимо него, села у стола. Как будто весеннее солнце вошло в комнату вместе с этой девушкой! Игнат даже глаза отвел – такая она была ослепительная.
И тут дверь открылась снова, и вошла Ксения.
– Звездочка! – воскликнула она. – Звездочка приехала!
Эстер сразу вскочила и бросилась к ней. Пока они целовались, восклицали, ахали, Игнат смотрел на Эстер и думал: «И правда, звездочка. Не ночная только…»
Он вдруг вспомнил, как прочитал в отрывном календаре – Игнат любил отвлеченные знания и всегда стремился приобрести их откуда только возможно, – что Солнце тоже звезда.
Эстер, которую Ксения почему-то назвала Звездочкой, была именно такая звезда – как Солнце.
Часть II
Глава 1
Вера захлопнула дверцу «Ниссана» и не торопясь пошла к изогнутому змеей жилому дому, в первом этаже которого размещалась ее школа. Ей не было нужды торопиться – она давно уже научилась рассчитывать время, необходимое, чтобы добраться от Хорошевки до Митино, и никогда не ссылалась на то, что ее задержали пробки. И от своих сотрудников подобных оправданий не принимала.
Каждому, кто входил в школу, казалось, что все здесь залито солнечными лучами. В пасмурные дни, Вера замечала, визитеры даже бросали недоуменные взгляды на окно – может, ошиблись насчет погоды? Но ошибки никакой, конечно, не было. Просто фирменные цвета всей сети «Инглиш форевер» как раз и были солнечные – оранжевые, золотистые, румяные. Эту цветовую гамму положено было соблюдать в оформлении любого филиала. А Вере она и так нравилась, не по обязанности, и три года назад, купив право на открытие школы «Инглиш форевер» в Митино, она с удовольствием расцветила ее этими праздничными красками.
Да она и все остальное сделала как положено: приобрела самые современные компьютеры и телевизоры, отпечатала методические материалы на самой лучшей бумаге… И, конечно, пригласила самых лучших преподавателей, что и являлось главным. Она была не просто добросовестной хозяйкой – она любила только высший уровень. Не зря же Алинка, которую Вера переманила в свой новенький филиал, называла ее врожденной перфекционисткой.
Было ли это качество у нее врожденным, Вера не знала. Может, от природы в ней были заложены какие-нибудь другие качества. Но три года, которые она владела и руководила школой «Инглиш форевер», все ее силы были отданы тому, чтобы все здесь было устроено именно на высшем уровне.
За то, что на нее неожиданно свалилась возможность такого приложения сил, следовало благодарить Кирилла. И не в отвлеченном смысле – мол, если бы он ее не бросил, то, может, и не выявились бы у нее новые способности, – а в самом прямом.
Через неделю после разговора, который так неожиданно произошел между ними на качелях под соснами, Вера получила курьерской почтой конверт. В него были вложены банковская карта на ее имя и набранная на компьютере записка.
«Вера! – прочитала она. – Когда я однажды сказал тебе, что ты откроешь филиал этой вашей английской школы в Митино, я имел в виду вполне конкретную идею, для осуществления которой у тебя есть все способности. Было бы жаль, если бы тебе не хватило для этого только денег. Я рад тебе их предоставить. Надеюсь, ты их примешь как свидетельство моей благодарности за все, что между нами было. Поверь, благодарности искренней. Удачи тебе».
Тон был интеллигентный, непринужденный, в самом деле искренний – такой, который всегда был присущ Кириллу в общении с Верой. На банковской карте обнаружилось сто пятьдесят тысяч долларов. Как на это реагировать, Вера не знала.
– Вот это мужик! – ахнула Алинка, когда Вера рассказала ей об этом ошеломляющем послании. – Вот это, я понимаю, мужчина! А мой урод, представляешь, заявляет тут на днях: если ты со мной и правда развестись захочешь, учти, все имущество делить будем, включая серебряные ложки. Сам, только отвернись, селедку норовит с газеты стрескать – серебряные ложки ему нужны! Нет, я от него точно уйду. «Мирену» достану – помнишь, я тебе рассказывала, что финскую гормональную систему поставила? – так вот, вытащу ее и тут же от приличного мужчины без проблем забеременею. – И добавила уверенным тоном: – Бери, Вер, деньги, не сомневайся. На то он мужчина, на то ты женщина. Просто нас жизнь замордовала, потому и удивляемся. А в принципе, так ведь и должно быть.
Вера не стала объяснять Алинке, что сомневается даже не в самой возможности взять деньги у мужчины, который ее бросил. Может, так и в самом деле должно быть в какой-то жизни, которой она никогда не знала и в которой мужчины сильны и великодушны, а женщины нежны и беззащитны. Она не понимала другого: что представляет собой ее жизнь без Кирилла? Что она чувствует, расставшись с ним, – одиночество, пустоту, отчаяние? То есть, вернее, слишком хорошо она это понимала…
Вера понимала, что не чувствует ничего. Это и приводило ее в оторопь, это и заставляло сомневаться в том, что любой женщине показалось бы несомненным, – надо ли взять у бывшего любовника искренне подаренные деньги.
Она ожидала, что, когда пройдет первое изумление от расставания с Кириллом, в ее жизни обнаружится что-то вроде черной дыры. Все-таки она потеряла мужчину, о котором мечтает каждая женщина. Не может же быть, чтобы она совсем о нем не затосковала! Ну хоть ночами, хоть долгими вечерами, хоть по утрам, просыпаясь в одиночестве!
Этого не могло быть, но это было именно так. Вера не почувствовала в своей жизни того пустого пространства, которое, хоть и без всякой боли, почувствовала, даже когда рассталась с опостылевшим Димой. А ведь Диму с Кириллом и сравнивать было невозможно. Но тогда она все-таки то и дело натыкалась на разные приметы Диминого отсутствия: то вспоминала, что можно не звонить ему с работы, предупреждая, что задержится, то, спохватываясь, возвращала продавщице кусок жирной свинины, которую по привычке просила взвесить, потому что Дима любил отбивные… Положим, тогда Веру только обрадовала возможность распоряжаться своим временем так, как сама она считала нужным, и вместо отбивных она с удовольствием стала жарить кабачки. Но все-таки появилась тогда в ее жизни какая-то… неровность. А теперь не было ничего. Ни-че-го! Она чувствовала себя холодной, как небесная звезда.
