– Но зачем же так много? – пролепетала она.
– Так ведь домой-то я теперь не скоро попаду, – объяснил Игнат. – Ежели вообще попаду когда-либо. Пусть на запас будет. Только ее на холод бы лучше.
Не дожидаясь, пока пройдет Ксенина оторопь, он проворно разделал самую большую селедку и разложил куски на газете, в которую она была завернута в дорогу. Когда Игнат взглянул на стол, ему показалось, что как-то странно выглядит эта газета, расстеленная между белыми тарелками, и он быстро взглянул на Ксению: ладно ли? Но она ничем не показала какого-либо недовольства – наоборот, улыбнулась так, что у Игната сердце задрожало.
– Спасибо, – сказала она. – Я никогда такой рыбы не видела. Это просто чудо какое-то!
Прежде чем приняться за еду, Ксения перекрестилась так же привычно, как крестились перед едой и у них в деревне. Но даже это привычное движение, Игнат заметил, было у нее особенным. И сам он, и любой человек из тех, кого он знал до сих пор, клал на себя крест машинально. А в ее движении была та же живая трепетность, что и во взгляде, и в голосе. Она крестилась привычно, но все равно как в первый раз.
Какой-то особенный, до сих пор Игнату неведомый мир простирался перед ним, когда он смотрел на Ксению. И не только простирался – захлестывал его сердце, и оно сжималось от странного, тоже прежде неведомого чувства то ли к этой девушке, то ли к тому необыкновенному миру, частью которого она была.
– Вы не тревожьтесь, Игнат, – сказала Ксения. – Москва не злой город. Но очень разборчива, в этом все дело, – улыбнулась она. – Принимает только тех, кто может ей что-то дать. Это, наверное, жестоко. Но ведь мир и вообще не так добр, как Господь ему указал. А Москва за счет этой своей разборчивости цветет, несмотря ни на что. Мне кажется, вы многое можете ей дать, – помолчав, добавила она. – Так что опасаться вам нечего.
– Я про то не думал, Ксения Леонидовна, – пожал плечами Игнат. – Бескормица у нас, нужда, вот и приехал. А то б не стал вас беспокоить.
– Опять вы о нашем беспокойстве! – расстроенно воскликнула Ксения. – Оставьте, пожалуйста. Мы с бабушкой вашу маму тепло вспоминаем и вам рады. Вот утро настанет, и тревога ваша развеется.
При этих последних словах она на мгновенье коснулась его лежащей на столе руки – видно, желая его утешить, хотя внешне, Игнат был уверен, он не подавал никакого повода думать, что душа его в смятении. Но для нее немного значило все внешнее, это он уже понял.
Он чуть не задохнулся от ее легкого прикосновения. У него даже в глазах потемнело – так, как прежде могло бы потемнеть разве что от самой жаркой любви с самой беспутной деревенской девкой, которые не обходили его вниманием. Хотя в Ксенином прикосновении не было ничего плотского – словно облако спустилось вдруг с небес и на миг прильнуло к его руке…
– Ломоносов!
Оклик прозвучал так громко и так неожиданно, что Игнат вздрогнул и резко сел на нарах. Небесное облако разом исчезло.
Нетерпеливо постукивая ребром ладони о косяк, надзиратель стоял в предрассветно-сером проеме открытой двери.
– Я!
Игнат мигом вскочил с нар. Сердце у него провалилось в пустоту: показалось вдруг, что его пришли известить о смерти Иннокентия…
Но такого, конечно, быть не могло. Кому тут дело до смерти одного зэка и тем более до того, чтобы извещать о ней другого!
– С вещами выходи, – приказал надзиратель.
Эти слова прозвучали для Игната уж точно как гром среди ясного неба. Они могли означать все, что угодно. И что же они все-таки означали, он представлял в эту минуту не больше, чем представлял бы, что означает дальний отзвук летнего грома. Если бы мог сейчас думать о таких ненасущных вещах.
Глава 14
– За тебя.
Кирилл поднял бокал, похожий на мыльный пузырь на высокой ножке, и посмотрел сквозь него на Веру. Бокал был такой прозрачно-переливчатый, что взгляд Кирилла казался сквозь него каким-то непонятным. Вере даже не по себе стало, когда она об этом подумала. Что-то тревожное было в такой мысли. Какое-то смещение реальности.
Но тут же она вернулась в реальность несмещенную. В этой настоящей реальности Кирилл смотрел на нее своим обычным взглядом – внимательным, немного ироничным. А если этот взгляд казался еще и каким-то… испытующим, то ведь понятно, почему: он постоянно вот именно испытует всех, с кем общается, без этого он не был бы тем, кем стал, это сделалось у него привычкой из тех, которые называются второй натурой. А по сути, даже первой натурой.
– И за тебя, – сказала Вера. – Мы ведь наш общий праздник отмечаем, правда?
– Правда, – кивнул он.
Бокалы прозвенели так мелодично, что звон их еще стоял в воздухе, когда Вера и Кирилл уже пили шампанское. Они праздновали годовщину знакомства в очень дорогом ресторане, и бокалы здесь были тоже очень дорогие.
Как, впрочем, и вся обстановка – и ковры между столиками, и картины, висящие так близко, что их можно было потрогать. Ковры были ручной работы, а картины написаны не пошлыми подражателями Айвазовского, а художниками, которые при жизни стали классиками. Одна картина, с подписью Рустама Хамдамова, висела прямо за спиной у Кирилла. Вера ловила себя на том, что то и дело отвлекается от его лица и смотрит на эту загадочно светящуюся картину – лица, глаза, небесные знаки…
– Я так ничего тебе и не подарил сегодня, – сказал Кирилл.
– Почему обязательно дарить именно сегодня? – пожала плечами Вера. – Ты мне машину недавно подарил. Вполне достаточно!
Машина стояла под окнами ее дома и грела сердце веселыми бликами, играющими на бежево-перламутровых боках.
Произошедший несколько месяцев назад разговор с Алинкой оказал на Веру решающее воздействие: она поняла, что ей в самом деле хочется ездить по городу на машине. Не то чтобы ее вдруг в одночасье стало угнетать метро. Но каждый свой шаг она стала оценивать с точки зрения того, как он выглядел бы, если бы она сидела за рулем собственного автомобиля. И сразу оказалось, что, несмотря на дорожные пробки, жизнь ее стала бы намного удобнее и свободнее. Она не тратила бы время на ожидание троллейбуса, не рисковала, садясь к «бомбилам», не платила бешеные деньги за вызов такси, не таскала пакеты с продуктами. И для того чтобы все эти блага приобрести, надо было сделать лишь небольшое усилие над собой…
Усилие заключалось в том, чтобы попросить у Кирилла в подарок машину.
«Ну почему я не могу этого сделать? – Вера так злилась на себя, что у нее просто в глазах темнело! – Я же привыкла к его подаркам, я воспринимаю как должное бриллианты, я не спросила, сколько стоил отель на Елисейских Полях, я… Почему я, дура такая, не могу сказать, чтобы он купил мне машину?!»
Кстати, поездка в Париж стоила наверняка не меньше, чем эта дурацкая машина, которая приводила Веру в такой необъяснимый ступор. Отпуска, который они могли бы провести вместе, за весь год у Кирилла не выдалось, но на выходные в Париж он пригласил Веру через несколько месяцев после знакомства. Почти одновременно с первыми бриллиантами, которые ей подарил. И она действительно восприняла эту очень недешевую поездку без благоговения. Она с самого начала, с той самой минуты, когда увидела его в супермаркете, захотела, чтобы у нее был такой мужчина. И вот он у нее появился, все получилось именно так, как она хотела, и почему же не пользоваться этим в полной мере?
