И тут она поняла, что не знает, известно ли Анне о том, что происходит с Матвеем. Если неизвестно, то, конечно, не стоит и говорить, и без того ей хватает волнений.
– Он что, сюда заезжал? – удивилась Анна. – А мне сказал, в Зяблики поедет. Я с ним в больнице разминулась, по телефону только поговорила.
– Он передумал – в Сретенское решил. Устал, наверное, круглые сутки ведь на работе. За ключами приезжал.
– Сереже к вечеру лучше стало, – предупреждая ее вопрос, сказала Анна. – Гораздо лучше, и лечащий врач сказал, и зав кардиологией. Я знала, что так будет.
– Почему знала? – не поняла Антонина Константиновна.
– Потому что... – Анна помедлила, словно сомневаясь, надо ли об этом говорить. – Знаете, я не выдержала и позвонила Марусе.
– Ты позвонила? – поразилась Антонина Константиновна. – Ты разве знала, где она?
– Сережа знал. Всегда, с самого начала. Когда она убежала с этим полковником.
– Я не думала, что он знает...
– Я тоже. Он ведь не говорил. А теперь... Я как-то поняла, что он ее ждет. Спросила, нельзя ли ее как-нибудь найти, и оказалось, он все про нее знает. Она в цирке работает. Я из справочника взяла телефон, и она мне через десять минут перезвонила.
– Быстрая девочка, – усмехнулась Антонина Константиновна.
– Чуткая девочка. Я, еще когда она у нас жила, это поняла. Я ведь вахтерше не сказала, зачем звоню. Она как музыкальная шкатулка. – И, заметив, что по лицу свекрови опять мелькнула недоверчивая усмешка, Анна объяснила: – Шкатулку нашу иногда заденешь, и колокольчики начинают звенеть. Сами собой, от прикосновения. Или даже не заденешь, а просто... рядом вздохнешь. Ну вот, – улыбнулась Анна, – сначала Матюшка к Сереже приходил, потом она, и к вечеру он совсем переменился. Исчезло это, – тихо добавила она. – Вот то, чего мы с вами больше всего боялись, беспомощность его, безнадежность. Ради этого кого только не позовешь!
– Да, – задумчиво проговорила Антонина Константиновна. – Ради этого – да.
Как слезами нельзя было помочь горю, так и пустыми хлопотами невозможно было помочь жизни идти иначе, чем сама она, жизнь, зачем-то решила. Она давала знать о своем решении множеством отчетливых примет, ясных знаков, и не было на свете человека, который мог бы вмешаться в ее ход.
И даже такого, который мог хотя бы предугадать этот все набирающий обороты могучий ход, не было тоже.
Глава 13
Маруся вернулась в Москву ранним утром. Электрички из аэропорта еще не ходили, она долго сидела в зале ожидания. Потом наконец села в экспресс; замелькали за окном чахлые пригородные деревья и некрасивые строения. Зачем она приехала, чтобы вглядываться в эти бесчисленные и неважные мелочи жизни? Теперь Маруся этого совсем не понимала. Наверное, то чувство, которое заставило спешить в Москву, просто обмануло ее. Впрочем, это было не первое чувство, которое ее обманывало в жизни.
– Как отдохнула, Марусенька? – спросила на вахте тетя Катя. – Куда ездила-то?
«Я же отпуск брала», – вспомнила Маруся.
Говорить про Италию не хотелось. Не то чтобы хотелось это скрыть, просто нетрудно было догадаться, какой поток вопросов, охов и ахов сразу же придется выдержать. У нее сейчас не было на это сил.
– Да никак не отдохнула. То есть... В деревню ездила. В деревню Сретенское, – неожиданно сказала она.
Почему ей пришло в голову именно Сретенское, она и сама не поняла. В этой деревне Маруся жила всего несколько дней. Сережа привез ее туда, чтобы спрятать от маминого Эрнесто. Столетний ермоловский дом, стоящий в яблоневом саду над рекой Красивая Меча, почему-то казался ему самым надежным пристанищем.
– Сидоров-то по тебе скучает, – с улыбкой сообщила вахтерша. – Даже не пьет почти, вот оно как. Душу, говорит, одним взглядом согревает Маруся Климова, никакой водкой ее глазки не заменишь! Жалко его, алкаша старого, а ведь какой артист был. Помню, в пятьдесят восьмом году...
Маруся вошла в гардеробную, обвела взглядом старые афиши на стенах, веселый клоунский реквизит. Сидоров был уже в цирке: его потертое пальто висело на вешалке в углу. Надо было найти его, сказать, что она вернулась, что теперь все пойдет по-прежнему. Но Маруся не могла себя заставить сделать это простое и правильное дело: пойти по коридорам, найти доброго старого клоуна Сидорова... А может, она просто не хотела его обманывать. Что значит – по-прежнему? Она понимала, что не будет жить так, как будто на свете нет Матвея. Все, что произошло с нею за последние дни, все, что она поняла в эти дни, проведенные в семье Маливерни, говорило ей о об этом. Но как она будет жить? Этого Маруся не знала.
Она все-таки пошла к двери, чтобы отправиться на поиски Петра Ивановича. Но дверь неожиданно открылась. На пороге стояла тетя Катя.
– Заболталась с тобой, совсем забыла, – сказала она. – Думаю, поднимусь, может, и правда что срочное. Тебе тут женщина звонила. – Она поднесла поближе к глазам бумажку. – Ермолова Анна Александровна. Просила перезвонить.
– Когда звонила? – мгновенно пересохшими губами спросила Маруся. – Что у них случилось?
«С Матвеем?» – чуть не спросила она.
– Да минут десять назад. Про «случилось» ничего не сказала, телефон только оставила. А у кого у них-то, Марусенька? – с любопытством спросила тетя Катя.
Маруся ее уже не слушала. Она выхватила у нее бумажку и, на ходу доставая из кармана телефон, выбежала в коридор.
Анна Александровна не могла звонить по пустяковому поводу. У Маруси дрожали руки и немел язык, когда она представляла, почему та могла звонить...
Она не видела Сергея полтора года и, как только вошла к нему в палату, сразу заметила, как сильно он изменился.
«За это время изменился», – подумала Маруся.
И тут же поняла, что это не так. Он изменился, именно когда заболел, она почувствовала это яснее, чем если бы он сам сказал ей об этом. Никогда в нем прежде не было такой беспомощности, какую она увидела сейчас в его глазах, и не могло ее быть, беспомощности, если бы не болезнь; это Маруся почувствовала тоже.
– Сережа... – Она быстро прошла через небольшую палату, остановилась у его кровати. – Ты что?.. Не надо так!
– Сядь, Мурка, сядь. – Беспомощность в его глазах вдруг исчезла, как будто чем-то затянулась, затенилась. Маруся сначала не поняла чем, но тут же разглядела в них улыбку. – Это ты – что? Я живой же. И плакать не вздумай, а то ненароком и правда помру.
Она села на стул у кровати, робко положила руку ему на грудь, туда, где под одеялом угадывались очертания его руки. Он быстро откинул край одеяла и накрыл ее руку своей.
– Я больше не буду, Сережа, – сказала она.
Он засмеялся. Маруся немножко испугалась его смеха. Ведь, может, ему этого нельзя? Инфаркт, о котором сказала Анна Александровна, представлялся ей чем-то вроде стихийного бедствия. Вроде горной лавины, во время которой даже разговаривать можно только шепотом.
