– Знаешь, это как прыжок с парашютом: вроде и знаешь, что он у тебя за спиной, а все равно кажется, будто летишь навстречу смерти. Именно так я себя чувствую сейчас. – Он негромко рассмеялся. Я видела в его лице и глазах усталость, которую и сама испытывала раньше. Это переживание было очень сильным и очень острым; он наверняка был сбит с толку не меньше, чем я.
– Все будет в порядке, – выпалила я. – Парашют раскроется. Будем жить дальше.
– Не уверен, – сказал Маркус. – Может быть.
Когда я отъезжала от тротуара, он проводил меня взглядом, продолжая сжимать обеими руками рюкзак. Я бросила еще один взгляд на его отражение в зеркале заднего вида, на его потерянное лицо. А потом – подумала о расстояниях и о том, как у меня сложилась в последние годы привычка привязываться к людям, которые живут все дальше и дальше. И гадала, было ли это продиктовано желанием оставаться чужой и впредь – или я понимала, что, отдаляя очередную веху, вынуждена буду все дальше уезжать от своих корней.
Я приложила так много усилий, убегая от родины, но передо мной, казалось, разворачивалась пропасть, напоминавшая, насколько далеко я на самом деле должна уйти.
Все эти люди пришли издалека, чтобы вдохнуть в меня новую жизнь, они тронули меня. Я словно была фигурой, медленно двигающейся к победе на огромной шахматной доске, где разыгрывал партию какой-то проницательный гений, умеющий просчитывать ходы наперед. Его стратегия временами не поддавалась осмыслению, но одно было понятно: я все еще на доске и двигаюсь к некой цели. Я не могла даже предположить, что встречу на другой стороне. Как приятно и страшно одновременно было представлять неведомый берег, на который упрямо указывал мой внутренний компас!
Возможно, из-за этого стремления двигаться вперед я и навестила Маркуса в ноябре. Часть каникул по случаю Дня благодарения выдалась свободной, и я отправилась во Франкфурт, где он встретил меня в аэропорту. В этот раз я решила избавиться от давления обстоятельств, которые влияли на нас летом, и последствий этого давления: я официально остановилась на пути и погрузилась в повседневность. Мы решили съездить на выходные в Париж, снова встраиваясь в ритм путешествий, с самого начала ставших важной частью наших отношений. Недалеко от немецко-французской границы на обочине стоял большой белый фургон, возле которого собралась темнокожая семья. Полицейские обыскивали машину. Мы сбавили скорость, завидев патрульного; Маркус опустил стекло, офицер наклонился и заглянул в машину, бросив быстрый взгляд на нас обоих.
– Куда направляетесь? – спросил он.
– В Париж, – улыбнулся Маркус.
Офицер снова посмотрел на меня и тоже улыбнулся.
– Что ж, повеселитесь там, голубки, – бросил он на просторечном немецком и постучал раскрытой ладонью по крыше, позволяя нам ехать.
Мы обогнули столпившуюся на обочине семью, Маркус нажал на газ, а я обернулась посмотреть на них еще раз, не веря своим глазам: в этой стране мой цвет кожи был вне подозрений. Времена изменились, завелись другие козлы отпущения.
В Париже я отвела Маркуса в галерею Ричарда – показать работы, о которых говорила, – и представила его владельцу, Яну, с которым к тому моменту мы уже были хорошими друзьями, и меценатам – банкиру Брюно и Франсуа, унаследовавшему бизнес. Они бывали здесь регулярно, и я находила их шумное и весьма своеобразное общество приятным. Мне и самой не до конца ясно было, показываю ли я Маркуса, своего красивого и загадочного бойфренда, этой творческой и эксцентричной компании – или, наоборот, представляю своих исключительно стильных французских друзей до мозга костей немецкому возлюбленному. Ян пригласил нас вечером на ужин, и, хотя беседа текла легко, она, казалось, огибала Маркуса, который возвышался молчаливым островом в море прекрасного настроения и перебивавших друг друга собеседников. Не произнося ни слова, он спокойно нарезал стейк, а в уголках его рта таилась неизменная улыбка, которую я воспринимала теперь как проявление слабости, а не обаяния. После ужина Ян отвел меня в сторону.
– Дебора, – сказал он, – почему ты с этим мужчиной? Он совершенно на тебя не похож! И не разговаривает!
Прежде чем я успела возразить или вставить хоть слово в защиту Маркуса, мой друг поспешно продолжил:
– Не пойми меня неправильно, я ничего не имею против, но он настолько немец! Посмотри, он же весь – сплошные углы и прямые линии.
Это не было обычным для французов проявлением дискриминации: Ян довольно свободно говорил на немецком, обожал Германию и ее жителей. Поэтому я продолжала его слушать.
– Дебора, ты уверена, что тебя интересует человек? Возможно, тебя увлекло место, откуда он родом?
Этот вопрос огненным клеймом отпечатался в моем мозгу: я уже некоторое время понимала, что Ян прав. Так и было уже какое-то время, возможно даже с самого начала. Маркус был для меня дверью в мир, к которому я не могла подступиться, и в нем я надеялась отыскать проводника, способного перенести меня через этот порог к неведомому. Еще не успев сесть в самолет, я уже, кажется, знала: нашим отношениям, как минимум – их романтической составляющей, пришел конец. Сообщив об этом Маркусу через несколько дней, я не встретила удивления. Спустя годы я расскажу ему, как мы, случается, влюбляемся не в человека, а в возможности личного развития, которые он приносит, в то, как он способен изменить партнера, приблизив к желанному для того образу. У Маркуса уйдет некоторое время на то, чтобы осмыслить мои слова, но в итоге и он придет к такому же выводу: его опыт наших встреч стал отражением моего и ускорил его переход к следующему этапу развития характера. По правде говоря, каждая связь, длительная или минутная, добавляет нам новые грани, но этот процесс ощущается гораздо быстрее, когда происходит с человеком, лишенным граней вовсе.
Поэтому воспоминания обо всех отношениях, которые я заводила в переходный период, окрашены для меня странным чувством вины: я не в силах отделить привязанность к человеку от основополагающего стремления использовать его как ускоритель моих внутренних метаморфоз, как способ поиграть на обеих сторонах доски. Возможно, это был и первый признак того, что я добралась до другой стороны: мои отношения вдруг перестали быть ходами для достижения некоей отдаленной цели и стали целью сами по себе.
Я знаю, что этот период, когда я была автостопщицей, а окружающие люди – машинами, готовыми подвезти куда надо, был неотъемлемой частью моей истинной цели, той, которую я подсознательно поставила перед собой, уехав из общины много лет назад: освободиться от сильных и иррациональных страхов и суждений, которые мне прививали в детские годы. Знаю я и то, что встреча с Маркусом была на этом пути к свободе необходима. Тогда я оказалась на шаг дальше на выбранном пути, хотя понятия не имела, сколько еще предстоит этих шагов и как их сделать. Но я чувствовала серьезные перемены, которые произошли со мной, так же отчетливо, как могла увидеть прогресс последних лет. Очевидно, эти взлеты и падения продолжатся, и еще через несколько лет я буду так же сильно отличаться от нынешней себя, как сейчас – от себя пять лет назад; и как же приятно было – и еще не раз будет – оглянуться назад и убедиться: моим инстинктам стоило верить. Я пытаюсь простить себя за то, как взаимодействовала с миром в те годы; тогда это был единственный известный мне способ, потому что казалось: других инструментов у меня нет, а это был вопрос выживания – я смотрела в бездну внизу и хваталась за единственную веревку, которую смогла отыскать.
