Оттуда мы направились прямо в больницу Бельвю. Исаак все еще сидел у меня на руках, обнимая за шею и положив голову мне на плечо. Он вцепился в меня так крепко, что я чувствовала, как впиваются в кожу его ногти. Мы ехали в Бельвю, потому что у тамошнего отделения детской экстренной психиатрической помощи была отличная репутация, а мне нужно было вывести сотрудников сада на чистую воду. Только так я могла показать им: я не беспомощная, вечно смущенная молодая мать-одиночка, я – женщина, которая не остановится ни перед чем, будь то хоть ад или потоп, если ей нужно защитить своего ребенка.
В тот день в приемном покое отделения было не слишком много людей, и администратор с любопытством наблюдал за тем, как я заполняю бланки приема, не понимая, похоже, причину нашего визита. Исаак к тому моменту уже успокоился и теперь спокойно сидел рядом со мной. Спустя несколько минут к нам подошел врач, выслушал мое объяснение и сообщил, что хочет поговорить с Исааком наедине, прежде чем продолжать. Вместе они ушли в специальный кабинет – дверь в нем была с окошком, так что я видела, как мой сын уселся на коврик и с интересом принялся изучать разбросанные кругом игрушки, но не слышала ни слова. Оставалось только сидеть снаружи и ждать, и, пока я ждала, звериные инстинкты, управлявшие мной все это время, начали ослабевать. Им на смену пришли возмущение, беспомощность и раздражение, а собственные действия теперь казались мне слишком резкими и опрометчивыми.
Дверь кабинета снова открылась лишь полчаса спустя. Наш врач выглядел довольно жизнерадостным, как, впрочем, и Исаак, казалось, позабывший все тяготы дня. С теплотой пожав мне руку, доктор сообщил, что я отлично справляюсь с воспитанием ребенка и должна собой гордиться.
– Так с ним все в порядке? – нерешительно переспросила я.
– Более чем! – живо отозвался он. – Очень здоровый малыш и, похоже, очень умный, раз принял в сложной ситуации единственно верное решение.
– Понятно, – ответила я, с удивлением обнаружив, что мои подозрения подтвердились, а сама я, несмотря на голос интуиции, до последнего в себе сомневалась.
– Не могли бы вы подождать здесь несколько минут? – мягко спросил врач. – Я хотел бы позвонить в учреждение, куда ходит ваш сын.
Сгорая от любопытства, я кивнула. Он вернулся в кабинет, прикрыв за собой дверь. Исаак снова уселся на коврик и погрузился в исследование лежавших посреди комнаты игрушек. Я ждала, вспоминая собственное детство и встречи с обидчиками: наказывали всегда не их, а меня, потому что проще наказать ребенка, за которого не заступятся родители или члены семьи. Тут, по крайней мере, у Исаака не должно было быть проблем, и это утешало. Какой бы уязвимой и слабой я ни казалась, ни разу не оказывалось так, чтобы я не встала на его защиту в момент нужды. Возможно, доктор оказался прав. Возможно, я справлялась с материнством гораздо лучше, чем думала: ведь в его основе не материальные блага или положение в обществе, а правильно расставленные приоритеты.
Дверь снова открылась. В этот раз Исаак даже не поднял головы, погруженный в строительство города из «Лего».
– Я поговорил с директором, – сообщил наш врач с легкой улыбкой, – и не думаю, что у вашего сына возникнут еще какие-нибудь проблемы в саду.
– Как вы можете быть в этом уверены? – спросила я.
Почему он решил, будто может гарантировать мне это?
– Что вы ей сказали?
– Только то, что в следующий раз, услышав о подобном, сообщу в совет по образованию. И что при таких порядках сад вполне могут закрыть.
Я так и не поняла, о каких порядках он говорил, были это пустые слова, сказанные из добрых побуждений, или он имел в виду нечто конкретное. Но больше всего меня интересовало, о чем он говорил с ребенком за закрытой дверью. Пока мы шли по улице в лучах позднего солнца, отражавшихся от стеклянных панелей многоэтажек, я обратила внимание, какой легкой была походка Исаака. Язык его тела снова был языком беззаботного малыша; разговор с доктором помог ему сбросить какой-то груз, облегчить который у меня не получилось. Может быть, он не хотел перекладывать на меня ношу правды, чувствуя, что я ее не вынесу, но увидел в докторе человека, которому можно довериться.
Как и обещал наш врач, с тех пор в саду все, за исключением некоторых деталей, изменилось: Исаак больше не приходил домой с синяками и в плохом настроении. Директор теперь обращалась ко мне только с неожиданным и непривычным почтением и то и дело переспрашивала, как дела у Исаака, будто постоянно проверяя, действительно ли он спокоен и преуспевает на занятиях. А я так и не могла понять, что именно произошло и о чем она беседовала с доктором из психиатрического отделения во время того судьбоносного телефонного разговора. Правда раскрылась только спустя шесть недель, когда я приехала забирать вещи Исаака в последний учебный день. Я уже собиралась уходить, когда у дверей меня окликнула его воспитательница:
– Госпожа Фельдман, я хотела бы извиниться за то, что случилось в этом году с Исааком. Надеюсь, вы понимаете, как ужасно я чувствовала себя, оказавшись в таком положении. Готовясь стать воспитательницей, я не думала, что меня однажды заставят пойти против всего, чему меня обучали, против всех инстинктов…
Я внутренне сжалась.
– Что вы имеете в виду? – осторожно спросила я.
Она, казалось, слегка сбавила напор, исследуя меня взглядом и будто пытаясь понять, насколько я в курсе дела.
– Вы же знаете про того ребенка, с которым у Исаака были проблемы…
– Знаю что?
Она поняла: я ничего не знаю.
– Я надеюсь, что вы сможете простить меня, госпожа Фельдман. Я просто пыталась удержаться на работе и угодить всем. Мне и в голову бы не пришло вредить такому милому ребенку, как ваш сын. Он и правда чудесный малыш.
– За что именно я должна вас прощать? – переспросила я, уже резче.
На ее глазах выступили слезы.
– Это не моя вина, – прошептала она. – Это все администрация. Вы же знаете, мы – частное заведение и работаем за счет пожертвований… Если бы я испортила отношения с самым крупным меценатом, это стоило бы мне не только работы. Как знать? Возможно, нас бы закрыли.
Вот она, причина, до которой я сама не смогла интуитивно докопаться, но которую легко распознал доктор, после долгих лет практики в госпитале уровня Бельвю хорошо разбиравшийся в интригах детских учебных заведений Манхэттена! Когда сыновья и дочери щедрых меценатов издевались над другими детьми, здесь было принято наказывать жертву, а не обидчика. В этом городе родители, способные платить за ребенка, ценились выше тех, кто просто его любил.
…
Уже в июне, с началом каникул в частных школах, город начал пустеть, сначала – только по выходным. Затем пришло Четвертое июля, и его сонное спокойствие стало физически ощутимо. Асфальт на дорогах пропекался под лучами безжалостного солнца, воздух едва колебался в летаргической дреме, нарушаемой только потоками ветерка от проезжающих автомобилей. По тротуарам неустанно стучали капли «пота» трудившихся в жару кондиционеров и шаги – уже не целеустремленных горожан, а рассеянных стажеров, приехавших на летнюю практику, и туристов из маленьких городков – они могли позволить себе визит на Манхэттен только сейчас, пока квартиры стояли пустыми, а их обитатели отправились на поиски прохлады и спокойствия.
