Помимо Нотр-Дам-дю-Лис, королева также участвовала в разработке и архитектурном оформлении трех других цистерцианских монастырей. Le Parc, основанный Элеонорой Вермандуа в 1204 году, которому Бланка выделила 30 ливров в 1242 году для завершения трапезной; этот монастырь, расположенный недалеко от Крепи-ан-Валуа, который был частью ее вдовьего удела, она получила в 1241 году. Le Trésor, в долине Эпте, недалеко от Понтуаза, получил большие суммы для завершения строительства монастыря и общежития: 100 ливров в 1241 году и столько же в 1242 году. Ла Жои-лес-Немур, основанный в 1231 году Филиппом де Немуром, получил 90 ливров в 1239 году на строительство общежития, а в 1241 году королева снова финансировала ремонт окон в монастыре. В 1240-х годах Бланка также выделила средства на строительство новой больницы в Корбее.
Бланка также интересовалась военно-фортификационной архитектурой, которая была единственной заботой Филиппа Августа в плане строительства зданий. Лувр и стены Парижа были завершены. Но главным ее достижением в этой области стало строительство огромного замка Анже с его семнадцатью 40-метровыми башнями. Руководство работой было поручено двум ее доверенным служащим: мастеру Тома Пигри и мастеру Пьеру. В 1234 году она потратила на проект 4.422 ливра. Тогда же строительство было практически завершено. Бланка, уступившая Анжер Пьеру Моклерку в 1227 году, овладела им вновь в 1230 году, осознав стратегическую важность этого города. Она проявляла личный интерес к технике фортификации, о чем свидетельствует письмо сенешаля Каркассона Гийома де Орме об осаде и работах на городских стенах.
Неоднозначная оценка хронистов
То, как Бланк Кастильская осуществляла власть в те периоды, когда она была единоличной хозяйкой, то есть во время несовершеннолетия Людовика IX и во время крестового похода, было непосредственно вдохновлено практикой, унаследованной от Филиппа Августа, которую она имела возможность наблюдать в течение 23 лет. Чаще всего она принимала свои решения в узком кругу Совета, с небольшой группой личных советников. Так, когда в 1244 году ей пришлось принимать решение по тяжбе между городом Сен-Кантен и капитулом, она сидела "при дворе короля в Понтуазе, в гардеробе королевы, глядя на сад". Кроме Бланки и Людовика, присутствовали два других ее сына, Роберт и Альфонс, а также Жан де Бомон, Жоффруа де ла Шапель, Рено Трикок, магистр Гийом де Санс, Ферри Паст, Пьер де Фонтен: всего десять человек, включая мать и трех сыновей, своего рода расширенный семейный совет.
Но иногда королева созывала большой Совет с баронами и епископами — парламент (parlamentum). Так было, в Ансени в 1230 году для решения дела Пьера Моклерка, затем в Мелёне в декабре того же года по поводу положения евреев, где был издан указ "de communi consilio baronum nostrorum" ("общим советом наших баронов"). В 1234 году в Сен-Жермен-ан-Ле был созван парламент по поводу тяжбы между королевой Кипра и Тибо Шампанским, а в 1227 году — во время тяжбы с архиепископом Руана. Но если верить пасквилям, которые распространялись против Бланки во время восстаний баронов, она рассматривала эти встречи как простые консультации и не всегда выполняла данные ей советы, к ярости баронов: "На днях в Компьене попрали права баронов, а она даже не соизволила взглянуть на них".
Эта ее черта озадачивала современников, пораженных волей и энергией этой женщины. Хронисты сохранили две основные черты, сформировавшие ее образ для потомков: с одной стороны, благочестивая женщина, мать Людовика Святого, воспитавшая своего сына в вере, а с другой — энергичная королева, умевшая укрощать баронов и передавшая сильную королевскую власть от мужа к сыну.
Образ благочестивой женщины и преданной матери был создан в основном по случаю процесса канонизации Людовика IX, в ходе которого свидетельства, более или менее приукрашенные, настаивали на заслугах Бланки, просветительницы веры, безупречной белизны святой женщины, которую сравнивали с библейскими примерами. Она уподоблялась Эсфири, Вирсавии, матери Соломона, Идиде, матери Иосии, «что означает "возлюбленная Господа" или "угодная Господу", что как нельзя лучше подходит для самой прославленной матери нашего короля, мадам королеве Бланке, которая действительно была возлюбленной Господа и угодной Господу, полезной и приятной людям", — пишет Жоффруа де Болье. Сравнение с Марией, матерью Иисуса, не будучи явным, настойчиво напрашивается благодаря миниатюре в "Толедской Библии", которую мы описали выше. По мнению Жуанвиля, Людовик IX был обязан ей своей святостью: "Бог хранил его благодаря хорошим урокам его матери, которая научила его верить в Бога и любить его, и привлекла многих священников в свой круг; с самого раннего детства она заставляла его повторять и слушать все часы и проповеди в праздничные дни. Он вспоминал, что его мать иногда говорила ему, что предпочла бы, чтобы он умер, чем совершил смертный грех".
Бланка не только сформировала набожность своего сына, но и научила его хорошо управлять государством, соглашаются хронисты. "Не только благодаря этой бдительности Бланка Кастильская казалась человеком с прекрасным поведением. Но во всех остальных своих действиях она была самой искусной и мудрой женщиной в своем королевстве", — пишет Гийом де Нанжи. "Королева Бланка, его мать, очень хорошо наставляла и обучала его, поскольку он находился у нее на попечении по причине опеки. И она искала для него советников, самых благоразумных людей и самых мудрых, которых только можно было найти, которые блистали прямотой и верностью, чтобы управлять нуждами королевства, как клириков, так и мирян", — отмечают Grandes Chroniques de France (Большие французские хроники). Обри де Труа-Фонтен восхваляет ее "советы и предусмотрительность", а анонимный францисканец конца века заявляет, что "даже сегодня говорят, что мадам Бланка, королева Франции, хорошо управляла королевством и расширила свое господство, настолько, что с тех пор никто не управлял лучше нее".
Бланка, властная женщина с неукротимой энергией, является другой стороной медали в суждениях хронистов, которые несколько озадачены мужественным характером этой королевы. Поэтому самый лестный комплимент, который они ей делают, — это то, что она была настоящим мужчиной или, по крайней мере, заслуживала быть им. "Она всегда показывала себя совершенной вираго и, естественно, привносила в свой женский ум и пол мужскую душу", — говорит Жоффруа де Болье, который восхваляет "силу, рвение, прямоту, власть, с которой королева управляла и защищала права королевства". Для Grandes Chroniques de France (Больших французских хроник) она была "женщиной по полу, мужчиной по замыслу, […] она управляла не женской добродетелью, а мужественно, как если бы она была мужчиной". Обладая мужским сердцем в хрупком женском теле, она "управляла энергично, мудро, решительно и справедливо, и сохранила права королевства", — говорит Гийом де Сен-Патюс. Она была даже способнее мужчины, пишет анонимный Менестрель, поскольку "умела управлять королевством лучше, чем бароны управляют деревней". Эти оценки нашли отклик в знаменитой речи, произнесенной три века спустя другой вираго, Елизаветой I Английской, в 1588 году, во время сражения с Непобедимой Армадой: "Я знаю, что у меня только тело слабой женщины, но мое сердце и моя храбрость — короля".
