Когда потом он лег на спину и положил ее голову себе на плечо, и ладонью прижал к своему плечу так сильно, что голова у нее закружилась.
Когда он вдруг повернулся к ней так порывисто, как будто не лежал уже, отдыхая, дыша глубоко и устало, – и с горестным изумлением произнес:
– Как же я жил без тебя?
Она не знала, что ему ответить. Она тоже не понимала, как без него жила.
И вот они лежали, прижавшись друг к другу, и старались об этом не думать, но все равно думали; Анна чувствовала, что Сергей думает тоже.
Поэтому, когда она вдруг вспомнила то, что случилось каких-нибудь два часа назад, это воспоминание показалось ей и ужасным, и вместе с тем спасительным. По сравнению с другими воспоминаниями.
Сергей тоже как-то встрепенулся, услышав ее слова о том, что мог убить того человека. Во всяком случае, его ответ прозвучал гораздо спокойнее, чем биенье его сердца под Анниным виском, и он даже улыбнулся в полумраке, когда сказал, что не мог убить этого придурка, потому что не собирался его убивать, и случайно убить тоже не мог, потому что стрелять еще не разучился…
– А откуда у тебя пистолет? – Анна только сейчас сообразила, что вообще это ведь странно: у него почему-то был с собой пистолет, и прямо за пазухой, и даже не газовый. – Ты знал, что это может случиться? – вдруг догадалась она.
– Да, – помолчав, ответил Сергей. – Ты не думай, у меня пистолет совершенно официально, я даже в тире пару раз из него пострелял – восстановил навыки. Я, правда, надеялся, что дальше идиотских звонков дело не пойдет, но на всякий случай…
– Каких звонков? – насторожилась Анна и тут же ахнула: – Господи, так это о тебе он говорил?! А я про Матюшку подумала… Он сказал что-то вроде: «Уйми своего красавца», – и я подумала…
– Ну, Матюшка-то у нас красавец бесспорный, как про него было не подумать! – засмеялся Сергей. – А почему же ты мне не говорила, что тебе звонили? Извини, Анюта, – сказал он после паузы. – Не мне бы про это спрашивать… Извини.
– Ты, как выясняется, и сам красавец не из последних, – улыбнулась Анна. И добавила, тоже помолчав: – Это не по работе, Сережа?
– Не по работе. Это прямое следствие того, что я натворил со своей жизнью. Я сам в этом виноват. Но если бы он стрелял чуть менее метко, то попасть мог бы в тебя. Я уже не говорю о том, что, поскольку стреляет он метко, то, если бы ты меня не толкнула, он попал бы в меня.
– По-моему, это ты меня толкнул, – возразила на эту чеканную формулировку Анна. – Да еще и грохнулся сверху так, что у меня до сих пор спина болит. Я ведь у тебя уже старушка, ты помнишь?
– Не помню. – Он коротко улыбнулся, но тут же лицо его снова стало нерадостным. – Ты меня развеселить пытаешься, Анюта, чтобы мне легче было. Но все равно, такой на душе камень…
– А ты его сбрось, – посоветовала Анна. – Знаешь, Сережа… – Она помедлила. – Вряд ли мне покажется тяжелее все это услышать, чем было жить без тебя. Ну, что ты мне хотел сказать? Или передумал?
– Что главное хотел, то уже сказал. – Он потерся подбородком об ее голову, которую она снова положила ему на плечо. – А остальное… Я так запутал свою жизнь, сам так ее запутал, что мне ничего уже не оставалось делать – только поступать так, как диктовали обстоятельства. Мне такое всегда поперек горла было, я даже в армии так не жил. Но это были уже не только мои обстоятельства, и поэтому я ничего не мог изменить.
– Это… из-за Марусеньки? – сглотнув мгновенно вставший в горле комок, спросила Анна.
– Да. Если ты имеешь в виду, почему в последнее время я должен был подчиняться обстоятельствам, то да. Только из-за Маруси. Но раньше – в самом начале, и потом, все время потом, кроме последнего этого года… Только из-за себя. Из-за слабости своей, из-за простой мужицкой дурости. Когда вместо головы, да что там вместо головы – вместо сердца, вместо всего! – другой орган.
– Но почему же только из-за этого? – словно сама себя успокаивая, проговорила Анна. – Хотя бы даже и в самом начале. Если уж она родилась… Что же, ты должен был делать вид, будто она родилась не от тебя?
– А она не от меня и родилась, – сказал Сергей. – Правда, дело совсем не в том, кто куда что сунул, чтобы она родилась, мне это теперь неважно. Да она такая девочка, что мне это и с самого начала было неважно. Но когда у меня с ее мамой… все это случилось, Мурке уже восемь лет было.
Если бы человек, которого час назад увезли в наручниках на «Скорой», вдруг вылез из-под кровати и начал бы стрелять, это потрясло бы Анну гораздо меньше, чем то, что она услышала.
– Как… не от тебя?.. – разом осипнув, выговорила она и порывисто села на постели. – Но почему же… но ты же… Почему же ты мне этого не сказал?..
– Но ведь ты ни о чем меня не спрашивала, – помолчав, ответил Сергей. – Да и что бы я стал говорить: знаешь ли, я начал спать с Амалией несколько позже, чем она родила Марусю? Как будто дело в сроках. Можно, конечно, красиво воскликнуть: «Ах, я к ней ездил только потому, что полюбил ее девочку, как свою дочь!» Но зачем это? Это неправда. Мурку я, конечно, так и полюбил, но к Амалии ездил не только из-за этого. Я себя тогда ненавидел, теперь еще больше ненавижу, и я бы лучше язык себе отрезал, чем тебе об этом рассказывать, вот сейчас рассказывать… Но это правда, и не могу я больше тебе врать.
– Ты мне не врал, – с трудом произнесла Анна. – Ты разве не помнишь? Ты сразу сказал мне про… них обеих. Про Амалию и Марусеньку.
– Сказал, – кивнул он. – Когда уже невозможно было не сказать – ты все сама услышала. Когда Мурка наперстянкой отравилась.
– Какой наперстянкой? – не поняла Анна.
– Семенами наперстянки, – вздохнув, объяснил Сергей. – Они на мак похожи, эти семена, вот она их и наелась.
Что бы Анна ни говорила, как бы ни пыталась его «развеселить», но сердце у нее все-таки сжалось, когда она поняла, что он и спустя восемь лет помнит, как Мурка отравилась наперстянкой.
– У наперстянки красивые цветы. – Сергей взглянул коротко, исподлобья, и Анна поняла, что он все понял. – Темно-розовые такие колокольчики. Она их на пальцы надевала, а под ними рисовала фломастерами рожицы. И говорила, что у нее не пальцы, а человечки в колпачках. Прости, Анюта. Конечно, я все это помню.
Глава 16
Сергей был сердит на себя за то, что неправильно рассчитал время в дороге. Не то чтобы он был так уж расчетлив во всем, но в простых, повседневных делах терпеть не мог того, что охотно именовалось повышенной эмоциональностью, широкой русской душой или чем угодно еще, а на самом деле было обыкновенным раздолбайством. Вернуться из Ярославля засветло, чтобы не заставлять Анюту нервничать из-за того, что он едет в темноте по ноябрьскому гололеду, – это было не так уж трудно сделать. А он не сделал и потому злился на себя.
Он, конечно, позвонил жене, как только понял, что дотемна в Москву не доберется, и она, конечно, сразу догадалась, что он на себя злится. Анютка всегда догадывалась обо всем, что с ним происходило, и обычно даже раньше, чем он сам отдавал себе в этом отчет.
