– Я как будто бы и не отсиживаюсь, – все-таки усмехнулся Константин.
– Вот и не отсиживайся. Ты беспартийный спец, из дворян, порядочность у тебя на лбу написана. К кому ему обратиться, как не к тебе? Он же хоть и не поляк, а белорус, но по мелкому своему шляхетскому гонору пролетариат за быдло считает. Он к тебе придет за разрешением на вольный провоз, – уверенно сказал Гришка. – И ты ему такую возможность предоставишь. А дальше уже не твое дело. Ну, а мы за это время тебе подыщем замену – хорошего специалиста на твою должность. Ты же там, как бы оно ни сложилось, а работу поставить сумеешь, – улыбнулся он. – Я же тебя знаю, Костя!
– Знаешь, – мрачно кивнул Константин.
– И не переживай ты так, – пожал плечами Гришка. – Думаю, дело будет недолгое. Поторопится Коноплич, ему тоже тянуть не приходится. Вернешься ты к своей Шарлотте Корде, не волнуйся!
– А вот это уж точно тебя не касается! – рассердился Константин.
– Как сказать… – неопределенно проговорил Гришка. – В общем, собирайся – завтра выезжаешь. Жить будешь в одном доме с Конопличами, – сказал он. – Они на втором этаже, ты на первом. У этого Франца там сестра-покойница жила. А ты при случае скажешь, что у тебя там жила тетушка и что ты в ее доме провел золотые дни своего детства до пяти лет. Поэтому подробностей не помнишь, но сердечные чувства к Троицкому предместью испытываешь. И сердечные чувства тебя, значит, заставили поселиться именно здесь, а не в доме для ответственных работников, как оно тебе по должности положено.
– Кто – они? – спросил Константин.
Он уже понял, что спрашивать о чем-то еще бессмысленно.
– Что – кто они? – не понял Кталхерман. – А! Да у Коноплича дочка есть, восемнадцать лет. Может, красивая окажется, – подмигнул он. – Еще спасибо будешь мне говорить за приятно проведенное время. Эх, Костя! – Он потянулся, и глаза его загорелись живой мечтательностью, знакомой Константину с детства. – Да ведь мы с тобой мальчишками об этом читали – клады, тайники… Двенадцать золотых апостолов из Несвижа еще при Наполеоне увезли, по два фута каждый высотой, представляешь, какая им цена? Да и не только апостолы… Радзивиллы ведь тогда, при Наполеоне-то, наверняка самое драгоценное вывезли. Сорок подвод, между прочим, не жук начхал! А судя по тому, что в этом Несвижском замке еще осталось… Там одних картин и книг, агенты докладывают, на миллионы золотом, а еще фарфор-серебро, коллекции всякие. Говорят, есть какие-то слуцкие пояса с вышивкой, так их хоть сейчас Лувр купит за любые деньги. А Несвиж теперь у поляков, – таким тоном, словно Константин был несмышленым ребенком, объяснил Гришка. – Значит, все, что оттуда когда-то вывезли, теперь господин Коноплич должен будет обратно доставить. На вечное, как они с князем Радзивиллом считают, хранение.
– Гриша, сколько нам с тобой лет было, когда мы во все эти байки про клады верили? – спросил Константин. – Десять, двенадцать?
Ему не верилось, что все это происходит с ним. Золотые апостолы, сорок подвод сокровищ… Детский бред какой-то!
– Эти, как ты говоришь, байки про клады – исторический факт, – прищурился Кталхерман. – Существуют сокровища Радзивиллов, богатейших польских магнатов, и спрятаны эти сокровища где-то за пределами их родового Несвижского замка, то есть на нашей территории. Где именно, мы не знаем, зато знаем, что господин управляющий Франц Коноплич – доверенное лицо князя Радзивилла, которому тот поручил перевезти эти сокровища обратно в Несвиж, пока до них большевики не добрались. И это не байки, а агентурные данные, согласно которым ты и будешь действовать. Все, Костя, сдавай дела заму и можешь ехать домой прощаться. – Гришка встал, показывая, что разговор окончен. – Приказ о твоем назначении подписан. А вернешься уже на новую должность. Надеюсь, на более высокую, – многозначительно добавил он.
Меньше всего Константин сейчас думал о том, какую должность займет по возвращении из Минска. Ему было так тошно, словно он съел живую жабу, и даже более того – словно ему предстоит питаться живыми жабами все бесконечные будущие дни.
Он отбросил недокуренную папиросу, но тут же ему стало неловко: тротуар был такой чистенький, что окурок смотрелся на нем как оскорбление. Быстро оглядевшись, он поднял окурок, затушил о каблук сапога и спрятал в карман, словно гимназист, заметивший учителя. Потом поправил фуражку и вошел наконец в дом.
Дом этот был рассчитан на две семьи, поэтому дверь квартиры, в которой Константину предстояло жить, была на первом этаже единственной. А на второй этаж вела чисто вымытая деревянная лестница со скрипучими ступенями. То есть это он почему-то решил, что со скрипучими, а на самом деле в доме стояла тишина.
Но стоило ему об этом подумать, как тишина нарушилась. Сверху донесся женский голос, и этот голос пропел:
Зорка Венера узыйшла над зямлею,
Светлыя згадки з сабой прывяла…
Помниш, кали я спаткауся з табою
Зорка Венера узыйшла
Але расстацца нам час наступае;
Пэуна, ужо доля такая у нас.
Моцна кахау я цябе, дарагая,
Але расстацца нам час…
Прислушавшись к словам этого бесхитростного романса, Константин опять вспомнил Асю, и сердце его сразу сжалось тоскою. Хотя поющий женский голос совсем был на Асин не похож. Это был альт – глубокий, сильный, с богатыми модуляциями.
«Зорка» – это, надо полагать, звезда, – подумал он. – Хотя Венера, конечно, планета, но спишем на чувствительность. А «спаткауся» – это, интересно, что такое? Ага, сейчас же и выясним».
О том, что первый урок белорусского языка, возможно, удастся получить уже сейчас, он догадался, когда песня оборвалась, хлопнула дверь на втором этаже и заскрипели под тяжеловатыми, но быстрыми шагами ступеньки. Конечно, это вышла из своей квартиры дочка пана Коноплича.
Константин стоял у самой лестницы, поэтому девушка, стремительно по ней сбегающая, по инерции толкнула его, не сумев остановиться после лестничного поворота.
– Ой! – воскликнула она. – Выбачайце, пан, кали ласка!
– Что «кали ласка» – это «пожалуйста», я знаю. – Он придержал девушку за плечи, но сразу же отпустил. – А «выбачайце» что значит? «Смотрите»?
– Не-е… – растерянно протянула она и послушно, как на уроке, ответила: – «Выбачайце» – гэта будзе «извините».
– А «спаткауся»? – тут же поинтересовался он. – Наверное, «встретился»?
– «Встретился» будзе «сустрэуся», – серьезно ответила она, глядя ему прямо в глаза. – А «спаткауся» – гэта… гэта… Ну, кали дзяучына да хлопца прыходзиць, дак гэта завецца спатканне. Свидание! А какой от «свидания» будет глагол, я не знаю, – неожиданно добавила она по-русски.
– Спасибо, пани, – улыбнулся Константин. – А я ваш новый сосед, позвольте представиться – Константин Павлович Ермолов.
Все, что тяжестью лежало на душе, то и дело напоминая о каких-то неприятных и неясных отношениях, в которые придется вступать с отцом, мгновенно забылось при первом же взгляде на дочь. Весь вид Христины Коноплич говорил об одном: что с такой девушкой, даже если ты всего лишь беседуешь с нею на лестнице, надо быть честным. А больше, пожалуй, не надо ничего, потому что о большем и помыслить невозможно.
