Мишель почувствовала, как у нее скривились губы.
– Что еще? – спросила она.
Карли кивнула на листки в руках Мишель.
– Мои предложения по экономии.
Мишель быстро просмотрела написанное.
– Ты предлагаешь сократить расходы на ведение хозяйства?
– Не весь персонал работает полный день, хотя мы всем платим за восемь часов. – Она подалась вперед. – Я перераспределила комнаты. Два больших люкса убирать дольше, но остальные номера не требуют особых хлопот. Я могу подключиться тоже – убирать два небольших номера три раза в неделю. Без проблем. Зато мы сможем обойтись без двух сотрудников.
Ее предложение понравилось Мишель, но она пыталась отыскать подвох.
– Ты будешь убираться?
– Я начинала горничной и знаю, что делать. Вот только проверять мою работу будет некому, – улыбнулась Карли.
– Я думала, ты была беременна, когда стала тут работать.
– Да, верно. На восьмом месяце.
– И Бренда сделала тебя уборщицей?
– Я готова была согласиться на любую работу. – Карли пожала плечами. – Не такая уж это нагрузка.
Мишель не очень много знала о беременности, но отмывать в таком состоянии целыми днями ванные комнаты – явный перебор. Еще недавно она бы не поверила, что может когда-нибудь посочувствовать Карли. Но черствость Бренды это изменила.
Они прошлись по остальным предложениям Карли. Все были хорошо продуманы и серьезно сокращали ежедневные расходы. Без сотрудников, обслуживающих обед, и двух горничных платежная ведомость сократится больше, чем надеялась Мишель.
– Я признательна тебе за это, – сказала она, превозмогая невыносимую боль в бедре. Долгое сидение ее только усилило. Не менее тяжело было вставать и ложиться.
– Я хочу, чтобы финансовое положение отеля улучшилось. Если его зацапает банк, это никому из нас не поможет. – Карли замолчала, словно понимая, что они приблизились к опасной территории. Говорить о банке означало говорить об Эллен.
Мишель догадывалась, что между Карли и Эллен что-то произошло. Когда-то в прошлом.
– Что с тобой? – спросила Карли. – Я вижу, что тебе больно. Помочь чем-нибудь?
Мишель покачала головой:
– У меня болит бедро. Оно заживает, но медленно.
– Разве тебе не дают обезболивающее?
– Дают, конечно. Но я стараюсь не принимать. От него туман в голове. – К тому же она лучше выпьет вечером водки. Даже она знала, что водка и обезболивающие – плохая смесь.
– Может, ты скорее поправишься, если не будешь мучиться от боли?
Мишель нахмурилась:
– Давай сменим тему.
– Не помню, чтобы до армии ты была такой раздражительной.
– Вот получи пулю в бедро, и я посмотрю, какой ты станешь. – Она махнула рукой. – Извини, я не очень терпеливая.
– Все в порядке.
Мишель рискнула сказать правду:
– Иногда мне кажется, будто ты забрала лучшее, что было у меня в жизни. И я осталась ни с чем.
– Это неправда.
– Чуточку правда. Ты живешь в комнатах, в которых я выросла.
На лице Карли промелькнул испуг.
– Мы можем переехать, – быстро сказала она.
– Нет. Мне совсем это не нужно. Мне хорошо там, где я живу. Дистанция – то, что сейчас нужно. К тому же у тебя Габби. – Мишель сумела улыбнуться. – Она чудесная.
– Спасибо. Я тоже так думаю.
Карли поколебалась, словно пытаясь принять решение. Но потом кивнула и сказала:
– Зря я вышла за Аллена. Поверь, я дорого заплатила за это. Он украл у меня все по моей глупости. Я осталась ни с чем, беременная и без пенни в кармане. Без работы, без медицинской страховки, без всего. И все время тошнило. Бренда взяла меня на работу, дала жилье и не обращала внимания, что я еле ползала. Я не занимала твое место, Мишель. Я была в отчаянии и надеялась, что она спасет меня.
Мишель вдруг поняла, что жалеет Карли.
– Бренда никого не стала бы спасать, кроме себя.
– Я почувствовала это позже на собственной шкуре. – Карли вздохнула.
Уж в этом-то Мишель не сомневалась. Она росла, страдая от нарциссизма матери и ее непоследовательных правил. Какой-то проступок мог ее насмешить, а в другой раз оказывался поводом для строгого наказания. Мать судила обо всем с точки зрения пользы или вреда – для себя. Они редко бывали в ресторанах, но когда заходили туда, Бренда диктовала свои правила. Если они с Мишель заказывали разное, Бренда всегда завидовала дочери и забирала себе ее блюдо. А если заказывали одинаковое, Бренда утверждала, что у ее блюда странный вкус, отправляла его назад и требовала что-то другое. Она не разрешала тратиться на подарки к праздникам, но потом жаловалась всем, кто был готов слушать, что эгоистичная дочь никогда ничего ей не дарит.
Мишель совершенно не хотела признавать это, но понимала, что Карли действительно осталась совсем одна. Одна, совершенно беззащитная и к тому же ответственная за ребенка, который рос в ее животе.
Чем Бренда и воспользовалась. Не устояла перед искушением сделать кого-то обязанным. Чтобы потом выкручивать руки и постоянно изводить. Но Габби росла счастливой, и это доказывало материнскую любовь и заботу Карли.
– Мы нарвались на засаду, – сказала Мишель, не очень понимая, зачем говорит это.
Она велела себе замолчать, но слова все равно текли из нее.
– Там было несколько вооруженных парней и самодельное взрывное устройство. «Хаммер» взлетел на воздух. Взрыв. Некоторых из нас вышвырнуло на дорогу, но это полбеды. Беда была в том, что в нас палили со всех сторон.
Пока Мишель говорила, она разглядывала лежавшие перед ней страницы, аккуратный почерк и видела скорее контраст между чернилами и бумагой, чем историю, которую вспоминала.
– Мы уложили всех, кроме одного. Я последняя оставалась на ногах. В буквальном смысле. – Она невольно посмотрела на Карли. – Он попал мне в бедро, и я упала. Я все еще могла стрелять, но он был быстрее. Потом у него заклинило, или он расстрелял весь рожок…
Она снова ощущала жаркий воздух, кровь на ноге, слышала звуки выстрелов и крики. Пыль висела в воздухе и забивалась в легкие.
Она говорила о маленькой девочке, вцепившейся в отца. О том, как винтовка «М16-А2» налилась тяжестью в ее руках – возможно, из-за кровопотери. О том, как она поняла, что получила шанс на жизнь. Шанс на выстрел.
– Я убила его, а малышка по-прежнему цеплялась за него. Я выстрелила в него, и он умер.
Она замолчала – в основном потому, что остальные события расплылись в памяти. Девочка закричала и побежала прочь. Потом Мишель пыталась доползти до своих, помочь, где могла. Может, это были минуты, а может, часы.
