Отец схватил ее за руку.
– Быстро идем со мной!
– О чем он говорил, пап? Что еще за МЕК?
Отец ворвался с ней в свой кабинет и запер дверь.
– Некогда объяснять, Рэйвен.
– Он заставил меня произнести эти три станса, чтобы увидеть, помню ли я их. Там было так…
– Не говори мне, Рэйвен.
– Почему?
– Если меня поймают и станут допрашивать, я могу не выдержать пыток.
– Ты меня пугаешь.
– Извини, но придется действовать быстро. Тысячи жизней могут быть под угрозой. Слушай мой голос. Ты уже слышала, как я даю тебе эту команду: «Рэйвен, насест».
«…он тебя гипнотизирует, рэйвен-ворон, не слушай…»
Она услышала опасливый голос сестры, но глаза закрылись сами собой.
– Повторяй мою команду, Рэйвен.
Она прошептала:
– Рэйвен, насест.
И обмякла. Она почувствовала его руку у себя на лбу.
– Рэйвен, ты сейчас заснешь, как засыпала уже много раз. Глубоким сном. Ты видишь плакучие ивы. Слышишь сладкий запах роз в саду. Чувствуешь, как ветер гладит тебя по лицу. Смотришь на желтых и оранжевых бабочек. Игнорируй внутренний голос близняшки, завидующей, что это ты родилась живой. А теперь спи. Глубоким сном, пока я не скажу тебе проснуться.
«…осторожно, рэйвен-ворон, раньше он всегда объяснял, почему гипнотизирует тебя, не поддавайся…»
Слишком поздно. Она уже была в саду, лежала на траве. Голос отца отдавался эхом в тишине.
– Ты не будешь помнить пророчества Ясона Тедеску. Они останутся скрытыми в твоем подсознании, оберегаемые твоим страхом огня и страхом высоты твоей сестры. Только когда ты услышишь «17N побеждены, МЕК побеждены», сможешь вспомнить пророчества и рассказать их ЦРУ или ФБР. А теперь повтори слова о 17N и МЕК, которые разблокируют пророчества.
– 17N побеждены, МЕК побеждены.
– Я сосчитаю до пяти и скажу: «Рэйвен, лети». И ты проснешься. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Рэйвен, лети.
Она открыла глаза.
– Рэйвен, что ты помнишь?
– Я одеваюсь после того, как медсестра Сойер расчесала мне волосы.
– Отлично. А теперь идем со мной в общую комнату и раздадим солдатам печенья и сок.
Не в силах унять дрожь, она вышла с ним из его кабинета.
– Помни, Рэйвен, это хорошая терапия – для них и для тебя, – чтобы раненые американские и греческие солдаты делились ужасами, пережитыми на войне.
Он мягко подтолкнул ее в общую комнату.
– Только не флиртуй.
Девушка остановилась в дверях. Мужчины – некоторые с ногами и руками в гипсе – поворачивались к ней в креслах-каталках и улыбались. Другие, игравшие в домино, поднимали взгляды на нее и приветствовали ее.
Она увидела сестринский пост за стеклянной перегородкой и бдительную сестру Сойер.
Рэйвен вошла скользящей походкой в общую комнату. Разве это сцена или съемочная площадка? Проходя между пациентами, она чувствовала, как они хотят прикоснуться к ней. У большинства был диагноз «военный невроз». Или «боевое истощение»? Как это теперь называется? Ах, да. «Посттравматическое стрессовое расстройство». Судя по их взглядам, устремленным на нее, у них было чертовски неслабое расстройство.
Сойер как-то раз сказала, что им лучше делиться воспоминаниями о войне в Персидском заливе с девушкой-волонтером, чем с директором клиники или даже с «психической» медсестрой. Но после разговоров с солдатами Фэй всегда допрашивала ее.
Рэйвен помахала солдатам. Кто-то послал ей воздушный поцелуй. А греческий капрал наяривал кулаком у себя между ног. Она отвела взгляд.
Она увидела одного солдата в кресле-каталке, спиной к сестринскому посту, с забинтованным лицом и левой рукой на перевязи. Должно быть, новенький. Он помахал ей здоровой рукой.
Девушка подошла к нему и погладила по лбу.
– Как дела?
Он ответил чувственным шепотом с легким греческим акцентом:
– Уже лучше, когда твои мягкие пальцы касаются моего лба.
– Ты отлично говоришь по-английски.
– Я был студентом по обмену в Америке.
– Как тебя зовут?
– Зорба.
Она рассмеялась.
– Грек Зорба? Ты прикалываешься?
– Я бы хотел.
Она подмигнула ему.
– Я буду тебя звать «человек в марлевой маске».
Она оглянулась в поисках своего любимого санитара. За столиком у окна сдавал карты молодой Платон Элиаде. Она знала, что он играет с американскими солдатами на спички, но потом меняет их на деньги. Она направилась к ним.
Внезапно что-то громыхнуло, словно выхлопная труба. Платон вскочил на ноги, перевернув стол.
– Очистить общую комнату! Все по палатам!
Он вытащил из-под халата автомат и направился в коридор.
«…рэйвен, почему у санитара в этом дурдоме автомат?..»
Глава вторая
Двери распахнулись. Задрожало стекло. Ворвались четверо мужчин в черных лыжных масках, отчаянно ругаясь. Один из них, страдавший избыточным весом, расстрелял нескольких американских пациентов.
Рэйвен замерла. Этого не может быть. Наверное, очередной кошмар. Но, увидев, как по белому халату Платона расползается красное пятно, она метнулась, ища защиты, к греческому солдату с забинтованным лицом.
Он высвободил руку из перевязи и приобнял ее.
– Держись за меня, красавица. Тебя никто не обидит.
Толстяк с автоматом бросил ему лыжную маску. Зорба отвернулся, сорвал бинты и, натянув маску, блеснул сквозь прорези темными глазами.
Он указал на Сойер, которая уставилась на него с сестринского поста.
– Она видела мое лицо! Займись ею!
Однорукий и другой, с зубочисткой, торчавшей сквозь маску, выбежали в коридор. Третий, с костылем, подскочил к Зорбе и протянул ему автомат. Рэйвен вылупилась на него:
– Зорба, так ты с ними!
– Веди меня в кабинет директора клиники.
– Зачем?
– Мне надо к твоему отцу. Он информатор ЦРУ.
Она закричала:
– Ты спятил!
Он наставил ствол на нее.
– Молчи, если хочешь жить! Веди меня к доктору Слэйду.
Она повела его по коридорам, подальше от кабинета отца. Проходя мимо изолятора, она услышала стоны пациентов. Медбрат выкатил в коридор человека в кресле-каталке, потом замер и бросился наутек. Человек вскочил с каталки, опрокинув ее, и побежал в их сторону.
