* * *
Едва тяжелая дверь обрубила льющийся из коридора свет, с кучи изрубленного хлама скатился обломок бруса, на котором, намертво пришитый мебельными скобами, болтался кусок порванной обивки. Обломок подкатился к большому двухстворчатому шкафу и, ударившись о его кривую ножку, замер. Кусочек черной кожи при этом по инерции обмотался вокруг нее, отчего стал похож на ладонь, из последних сил цепляющуюся за спасительное дерево.
Прошло еще несколько мгновений, и платяной шкаф попеременно открыл и закрыл обе дверцы. Затем осторожно, стараясь не шуметь, выдвинул все полки с бельем, после чего так же тихо задвинул их обратно. Зеркало на дверцах внезапно дрогнуло, поплыло, будто нечто плавило его изнутри. На мгновение в глубине тающего стекла мелькнула улыбающаяся обрюзгшая морда… но уже в следующую секунду все вернулось на свои места.
Шкаф стоял непоколебимым гигантом, которому вдруг вздумалось поразмять мышцы. В темноте и тишине шкаф ждал своего мальчика.
Снежные волки
[1]
В избушке определенно кто-то был. Несмотря на то, что солнце почти закатилось и я не мог разглядеть широкие полосы, оставленные беговыми лыжами, я точно знал, что они есть. Ощутимо тянуло дымком и готовящейся пищей. В зимней тундре даже запах сигареты разносится довольно далеко. Что говорить о разогнанной до шума в трубе буржуйки? Точно большие светлячки, летали над избушкой искры. Впрочем, какая там избушка? Так, название одно. Старый балок, кое-как обшитый рубероидом, стоящий на небольших деревянных сваях. С маленьким оконцем, с обитой жестью дверью, с порожком в три ступеньки. Последнее было несущественным, ведь все ступеньки, кроме самой верхней, были спрятаны под снегом. Так же как наверняка прятались там лемминги, кустики карликовой березки и следы вездеходных траков, оставшихся после того, как хозяин этот самый балок сюда притащил.
Темнело стремительно – полярная ночь все-таки. И холодало. Я отряхнул снег, шагнул на ступеньку, громко постучал в дверь, отворил и вошел.
– Вечер добрый, люди! Не прогоните?
Я прищурил глаза, пытаясь привыкнуть к полумраку избушки, который разгоняли лишь багровый свет, идущий из растопленной буржуйки, да остатки лучей прячущегося светила, проникающие через затянутое грязью стекло единственного окошка. Компания, надо сказать, подобралась разномастная. Как-то сразу стало ясно – эти люди не вместе. Просто сбились в стаю, как любые представители человечества, поступающие так, когда морозная ночь застает их довольно далеко от города.
Отблески из раскочегаренной буржуйки выхватывали лица и фигуры. В углу, прямо около выхода, разместившись на колченогом металлическом стуле еще советских времен, облокотившись на подобие стола, сидел крупный мужчина. Света хватило ровно настолько, чтобы разглядеть свитер грубой вязки, неопрятную бороду, густые, сросшиеся брови и сальные волосы, по которым уже давно плакал парикмахер. На мои слова мужик никак не отреагировал, продолжая крутить в руках огромное чудо фотографической техники, стоящее, похоже, бешеных денег. Судя по всему – копался в настройках.
На нарах, расположенных вдоль противоположной Фотографу стены, развалились Туристы. Парень и девчонка. Тут же стояли их рюкзаки. Это тоже отличительная особенность любого человеческого стада. Вроде бы оказавшиеся в такой ситуации люди должны держаться вместе, доверять друг другу. И вроде бы вместе, вроде доверяют. Но вещички предпочитают держать к себе поближе.
Мальчишка лежал, положив голову девушке на колени, и перебирал струны гитары, наигрывая что-то незамысловатое, романтично-геологическое. Девушка расчесывала парню волосы, слишком длинные на мой взгляд. Симпатичная парочка. Наивная. Все еще верящая, что весь мир – для них. Наверняка занимаются кучей всякой бесполезной ерунды – сноубордом, роликами, велобайком каким-нибудь. Возможно, даже с парашютом прыгают, или что там у молодежи нынче в моде?
Четвертый и последний член маленькой общины сидел в самом дальнем от двери углу, прямо около буржуйки. Как раз в тот момент, когда мои глаза добрались до него, он открыл дверцу печурки и закинул туда пару свежих поленьев. В воздухе пахнуло жаром, свежеспиленным деревом, и дверца захлопнулась. Однако мне хватило короткого отблеска пламени, чтобы увидеть: этот – настоящий. Из старых. Я сразу окрестил его Охотником. Тем более что и инструмент Охотник имел соответствующий. Карабин я заметил, едва вошел – серьезный ствол, не игрушка. Под стать своему хозяину – угрюмому матерому бородачу. Единственному, кто ответил на мой вопрос, как полагается.
– Гость в дом – Бог в дом! Заходи, добрый человек.
Я стянул обледеневшую шапку, оббил о колено и повесил на гвоздь. Подошел к столу и молча вытащил из рюкзака банку тушенки, пару луковиц и полбулки хлеба. Подвинул все это в сторону с интересом за мной наблюдающего Охотника. Тот кивнул, схватил заскорузлой ладонью луковицы и принялся деловито их чистить, сбрасывая шелуху на разложенные возле буржуйки полешки.
– К молодым садись, – бросил он мне через плечо. – У них еще местечко найдется. И дальше, уже себе под нос: – В тесноте, да не в обиде.
Как-то само собой узналось, что Туристов зовут Вика и Женька, Охотника кличут Михалыч, а Фотограф оказался Иваном. Я сидел на нарах, чувствуя, как отогреваются заледеневшие ноги, как тает иней на бровях и ресницах, а по избушке растекался сказочный аромат чего-то, чему нет названия ни в одной поваренной книге мира, какой-то фантастической похлебки, приготовленной из того, что каждый кинул в общий котел…
* * *
После еды стало жарко и как-то по-домашнему уютно. Фотограф вытирал бороду и с довольным видом вымакивал хлебом остатки варева в своей тарелке. Охотник откинулся, привалился к стене и, не спрашивая разрешения, задымил «Приму». Я сморщился, но деваться было некуда – Туристы тоже закурили. Что-то гораздо более легкое, но не менее вонючее. Оставалось лишь приоткрыть дверь и подпереть ее рюкзаком.
Посмотрев на всех, Фотограф тоже зашарил у себя в рюкзаке. Похоже, некурящим здесь был только я. Правда, Фотограф достал не сигареты, а трубочку и жестянку с табаком. Немногим, но все же лучше. Турист Женька вновь откинулся на колени к Туристке Вике и, схватив гитару, принялся наигрывать что-то ритмичное, какую-то то ли сказку, то ли балладу, тихонько подпевая:
Измученный дорогой, я выбился из сил,
И в доме лесника я ночлега попросил.
И что-то дальше, про вероломного Лесничего, про ружье, про голодных волков. Песня слушалась легко и непринужденно. Была, как это принято говорить у более юного поколения, «в тему».
Друзья хотят покушать, пойдем, приятель, в лес!
Отыграв песню, Женька некоторое время оглядывал всех присутствующих, довольный произведенным эффектом. После чего отложил гитару, перевернулся на бок и, тряхнув длинными патлами, гордо возвестил:
