У сомнений иногда бывает чудесное свойство рождать мгновенное озарение. Я подумал, что мне ведь и самому тоже случалось принимать решения, служившие лишь моим интересам, наносящие вред природе, а значит, и другим людям.
Мне случалось покупать фрукты или овощи, не обращая внимания на то, где их вырастили: поблизости от меня или на другом конце света. Бывало, что я покупал стейк, даже не пытаясь узнать, провел ли бычок свою жизнь, питаясь травой на пастбище, или его пичкали соей из Амазонии в промышленном ангаре. Зачастую я покупал одежду, которая была мне не нужна, и не всегда думал о том, чтобы проверить, где и как ее произвели. Когда я покупал обувь, и она мне действительно нравилась, я не всегда проверял, не сшили ли ее дети в Бангладеш или других подобных местах. Бывало, когда мне хотелось отдохнуть, я пользовался рекламными предложениями круизов или путешествий в далекие края, хотя изначально думал о том, чтобы провести отпуск, не выезжая за границу. Если бы я мог себе позволить, то наверняка уже раскошелился бы на более спортивный, а значит, более вредный для атмосферы автомобиль. А когда у меня накапливалось немного денег, то я искал для них вложение повыгоднее, не слишком стараясь выяснить, что на самом деле будут делать с моими сбережениями…
– Тимоти Фишер?..
– Простите… В сущности… я считаю, что… да, эти компании и их владельцы обладают чрезмерной властью, просто огромной… но гнев и ненависть порождают нечто вроде коллективного эгрегора
[19], который тянет всех нас на дно. Впрочем, он чувствуется сегодня и в других областях, и это давит на все человечество. Это чистый негатив и, кроме того… совершенно бесполезный.
– Почему же?
– Потому что мы все можем изменить ход вещей прямо сейчас.
– Вы нас заинтриговали…
– В самом деле, чем станет их власть, если вы, я, все мы, просто решим быть более осмотрительными в наших повседневных решениях? Их предприятия существуют благодаря нам, нашим покупкам, нашему выбору. Они целиком базируются на нас и без нас ничего собой не представляют. Их несколько сотен. Нас восемь миллиардов. Их власть рухнет быстрее, чем любая башня… – Я замолчал ненадолго и добавил: – Да, сейчас эти компании более могущественны, чем правительства. Но настоящие хозяева мира – это мы.
* * *
После того как передача закончилась, мы с Анной прошли по студийным коридорам и скоро оказались под солнцем, сиявшим на ярко-голубом небе. Мы поднялись до Седьмой авеню и через десять минут снова оказались среди зелени Центрального парка.
Свернули с одной из аллей, пересекли рощицу и сделали несколько шагов по лугу, гораздо более приятному, чем искусно подстриженные лужайки. Анна замедлила шаг, остановилась и повернулась ко мне.
Она молча смотрела на меня с серьезным выражением лица.
– Думаю, мой дар предвидения возвращается, – сказала она.
– Серьезно? Это правда?
Она кивнула с немного вымученной улыбкой.
– Но… это же отлично, – сказал я.
– Да, да.
Она выглядела немного странной.
– Как ты это поняла?
– Сегодня, как раз перед тем, как ты оказался на съемочной площадке, у меня в голове возник образ, вот так, неожиданно, как прежде…
– И что это было?
Ее взгляд устремился к небу, в то время как она пыталась подобрать слова.
– Я увидела автора, который что-то бормочет… и оказывается не способен сформулировать три предложения, чтобы рассказать о своей книге.
Я просто онемел на несколько секунд, не в состоянии вымолвить ни слова.
– Ладно… это мило… очень приятно…
Анна некоторое время сохраняла серьезность, потом расхохоталась и так близко подошла ко мне, что я отступил. А потом она повалила меня на траву и оказалась сверху, лежа на мне, с лукавой улыбкой на губах.
– Я тебя разыграла! – сказала она.
Ее улыбка исчезла, и она внимательно посмотрела на меня:
– Когда ты поднимался на площадку, у меня было предвидение, что описанное в твоем романе было правдой.
– Я ничего не понимаю из того, что ты говоришь…
Она не ответила, но посмотрела мне прямо в глаза долгим взглядом, потом, медленно, ее лицо приблизилось к моему, и она поцеловала меня; ее поцелуй был сладким и быстрым, такие поцелуи заставляют вас мгновенно воспарить и в то же самое время оставляют самое жестокое разочарование.
Я не мог оторвать от нее взгляда: от ее глаз, ее нежных губ, я вдыхал тонкий аромат ее кожи и чувствовал ее дыхание. Я не мог устоять и обнял ее, осыпал ее поцелуями, нежными и страстными. Мы покатились по траве, растворяясь друг в друге; и в этом чудесном опьяняющем слиянии скользнули в тайную вселенную, где души соединяются в едином порыве, чтобы коснуться благодати.
Анна, прижимаясь к моей щеке, прошептала мне на ухо:
– В твоем романе все было правдой. Испуганный, эгоистичный и озабоченный своим имиджем человек, которого я знала несколько дней назад, умер вчера вечером на черной скале.
И крепко обняла меня.
Эпилог
Тринадцать месяцев спустя
Рио-де-Жанейро, Бразилия
Лежа на спине, совершенно голый под бесформенной голубой робой, Барри Кантор попросил в последний раз взглянуть на рисунок.
Он приподнялся, опершись на локти, и внимательно посмотрел на тщательно прорисованный портрет.
– Дайте мне зеркало, – попросил он.
– Это невозможно, оно не стерильно.
– Я не буду его трогать.
Медсестру послали за зеркалом и поднесли его к нему.
Он долго с любовью и даже какой-то ностальгией смотрел на свое отражение.
Затем отвернулся, лег и закрыл глаза.
Он не открыл их, когда на его лицо надели маску, и скользнул в туманные глубины, унося с собой навсегда образ безупречного лица, которое некогда было его лицом и больше не будет ему принадлежать.
* * *
В искусственном сне не бывает сновидений.
Кошмар обретает форму, когда сознание медленно выплывает из небытия, куда его погрузила анестезия. Он чувствовал тяжесть и слабость, все было как в тумане. Вокруг неприятно пахло. Очень неприятно.
Первое, о чем он подумал, было зеркало. Где у них тут зеркало?
Он пошарил вокруг, но не нащупал ничего, кроме матраса. Повернул голову, но окружающие предметы все еще были размыты.
– Дайте мне зеркало, – с трудом выговорил он.
Его слова потерялись в тишине комнаты.
