Впрочем, трубку сняли после первого же гудка.
– Ира, привет, – сказал он. – Георгий Турчин беспокоит, не забыла еще?
– Не забыла, – раздался в трубке невозмутимый Иринин голос; ее, как всякую вгиковскую девчонку, вообще трудно было чем-либо удивить, и уж точно не звонком среди ночи. – Только давно тебя не видела.
– Ира, извини, долго объяснять, я только узнать хотел… Помнишь, у тебя подружка была, художница, я у нее пару недель в мастерской ночевал? Она сейчас как, свободна?
– Подружка или мастерская? – засмеялась Ирина.
– Мастерская, – вздохнул Георгий. Ему совсем не хотелось сейчас болтать и шутить с Ириной, но нельзя же было ограничиться несколькими деловыми фразами после двух лет молчания. – Мне на одну ночь только, я завтра в Таганрог уеду.
– Почему вдруг в Таганрог? – удивилась Ирина. – Ты же, я слышала, квартиру купил и вообще раскрутился по маклерским делам.
– Понимаешь, так получилось, что я… – начал объяснять Георгий.
Но тут в трубке раздался шорох, грохот, и он услышал мужской голос, да что там голос – вопль!
– Гора! – раскатисто орал Валера Речников. – Елдыть твою налево, куда ж ты пропал?! Не звонит, не заходит, я уж думал, зазнался ты, так вроде на тебя не похоже! Ты где сейчас, далеко?
– Смотря от чего, – ответил Георгий.
– Да все равно, от чего, хватай тачку и дуй к нам на проспект Вернадского! Я при деньгах, заплачу, – с едва ощутимыми, но все же определенно хвастливыми интонациями заявил Валера. – Семнадцатый дом у Ирки, помнишь? И квартира тоже семнадцатая. Е-мое, Гора, бог тебя надоумил мне позвонить, не иначе!
Время в этот день стало таким плотным, что Георгий ощущал его у себя в голове как сгусток. И ничего уже не казалось ему чрезмерным.
Поэтому когда телефон зазвонил снова, он ничуть не удивился.
– Я уже еду, Валера, – сказал он. – Уже в такси.
– Это не Валера, – еле слышно донеслось из трубки. – Это Катя. Малолетникова Катя. Вы меня помните, дядя Георгий?
– Конечно, помню, Катенька. – Он вспомнил, как впервые услышал этот голосок, когда Катя рассказывала ему про лису, которая живет в запертой комнате, и улыбнулся. – А что случилось, почему ты не спишь?
– Дядя Георгий… – Катин голос задрожал. – Вы не могли бы забрать у меня Гошку?
– Какого Гошку? – удивился он.
– Котенка Гошку, которого вы мне подарили, – всхлипнула Катя. – Только он уже не котенок, он большой кот. Он такой красивый! Но мама… Мама сказала, что она его из окна вы-ыброси-ит!
Тут Катя заплакала так громко, что у Георгия засвербило в ухе.
– Катя, ну Катенька, ну перестань! – попросил он. – Это мама сегодня так сказала, а завтра передумает и никуда его не выбросит. Ты ложись лучше спать, поздно ведь.
– Ничего она не переду-умает! – еще горше зарыдала Катя. – Она сказала, до завтра пусть живет, обжора ненасытный, а если ты его и завтра никуда не пристроишь, я его в окно выброшу. А он совсем не обжора, но он же не может только хлеб кушать, а мышей же в новом доме нету… Она же выбросит, дядя Георгий, вы же ее знаете!
«Да уж как не знать», – подумал он, а вслух спросил:
– Может, ты его Сашке отдала бы?
– Сашка не возьмет. – Катя перестала плакать, и в ее голосе послышалась полная безнадежность. – Он его в ванне утопить хотел, еще когда мы на старой квартире жили, и он ему давал кусочек мяса на леске, а потом обратно из живота вытаскивал. Извините, дядя Георгий, очень жалко, что вы не можете, – вздохнув, сказала она таким голосом, что Георгий испугался.
– Погоди, Катенька, не клади трубку! – закричал он. – Ты откуда звонишь? А мама где?
– Я из дому звоню. А мама спит, она пьяная, – ответила Катя.
– Кать, – попросил Георгий почти жалобно, – давай я хоть завтра приеду, а? Понимаешь, мне самому ночевать негде, а тут еще котенок… Да приеду я завтра, честное слово! – торопливо добавил он. – Обманывал я тебя когда-нибудь?
– Никогда, – тихо и серьзно сказала Катя.
Глава 16
Возле памятника Тельману у метро «Аэропорт» собралась такая толпа одинаковых парней в кожаных куртках, что Георгию показалось, будто он попал на какой-то митинг юных экстремалов. Но, пробираясь сквозь эту толпу к писательскому дому на улице Черняховского, он понял по обрывкам разговоров, что это просто отдыхают от лекций студенты автодорожного института. Меньше всего эти гогочущие хлопцы походили на студентов, но, скорее всего, в находящемся поблизости МАДИ была военная кафедра, поэтому хлопцы поступали туда, чтобы уж перемучиться в институте, но откосить от армии.
Впрочем, все это Георгий отметил только мимоходом, просто по природному своему свойству замечать те мелочи, в которых отражалась жизнь – ее свет, цвет, смысл.
До встречи с хозяйкой писательской квартиры оставалось еще минут пятнадцать; он шел не торопясь. Он вообще никуда не торопился в эти дни, хотя успеть надо было так много, что другой на его месте летал бы по городу, как стриж над водой.
Да, может, и сам он вел бы себя именно так еще неделю назад. Но в последние дни все изменилось для него, и сам он изменился так сильно, что вообще себя не узнавал. Он шел и думал о Нине. То есть он не думал о ней, а просто чувствовал ее рядом точно так же, как чувствовал ее рядом живую. Наверное, это и называлось – душу ее за плечами носить.
«Любил, не любил… – обрывисто думал он и непроизвольно морщился, как от боли. – Чушь какая! Все равно нельзя было…»
Георгий и теперь не знал, что он должен был делать, когда влюбился в Ули, но теперь он знал другое: что жить с безысходной виной на душе ему гораздо тяжелее, чем было бы жить с Ниной, думая о другой женщине.
«Что делать, что делать! – со злостью на себя думал он. – Что в таких случаях делают? В запой уходят, мучаются, на кровати лежат мордой к стенке. Но не в окно же ее толкают! Как будто не догадывался…»
Весь ужас был в том, что он вот именно догадывался, что может сделать Нина, если он ее бросит. Надо было совсем ее не знать, чтобы не догадываться, а он знал ее всю, до последней клеточки ее тела и сердца. Догадывался – и обманывал себя, и старался о ней не думать, и облегченно вздыхал, слушая болтовню Тамары Андреевны о том, что «Нина успокоилась»… Вот он, ее покой – на Кунцевском кладбище!
И что теперь? Теперь оставалось бы только радоваться, что так удачно подвернулось предложение Речникова и можно будет уехать в прямом смысле слова к черту на рога. Он и радовался бы, если бы мог.
Той ночью Валера встретил его такими объятиями, которые кому другому показались бы медвежьими. Но Георгию с его плечами можно было не опасаться.
– Ну, Гора, блин горелый, ты и пропал! – повторил Речников, когда Георгий наконец вошел в комнату и уселся за уже накрытый к его приходу стол. – Ир, ты хлеб забыла принести! – крикнул Валера, обернувшись к кухонной двери. – Главное, телефона же твоего никто не знает, вот ведь что. И Казенав твой тоже как в воду канул. А я, понимаешь, горю синим пламенем, и тут ты звонишь, ну просто как по заказу. Короче, давай выпьем по сто грамм, потом расскажу. А то ты больно мрачный. Нет, ей-богу, Гора, совсем какой-то ты смурной, даже башка вроде потемнела, не такая рыжая стала!
