Но на них нельзя было снять даже самый простенький фильм.
И как только Георгий это понял, тяжелая зеленая пачка, оттягивавшая ремень его сумки, стала ему совершенно безразлична.
Ему было все равно, где пить – в пятиметровой хрущобной кухне или в роскошном кабаке. Он не разбирался в том, какая одежда хорошая, а какая плохая, и не получал никакого удовольствия, покупая дорогие вещи только потому, что они дорогие. Свое единственное путешествие, на Мальту, он вспоминал с содроганием и понимал, что любое другое путешествие будет для него таким же или почти таким же, если он не почувствует в нем того, о чем рыжая девочка в Недолово сказала: «Ускользающее от определения, но понятное взору».
Он с недоумением и едва ли не со страхом сознавал, что деньги – если не считать того, что он посылал их матери, – нужны ему, собственно, только для оплаты сотового телефона. При этом он старался не думать о том, что телефон нужен ему, в сущности, только для того, чтобы с его помощью работать, то есть опять-таки зарабатывать деньги…
Нет, работа совсем не тяготила его, хотя язык не поворачивался назвать ее легкой – достаточно было вспомнить сестер Малолетниковых или какую-нибудь Рогнеду с ее энергетическими полями. Но надо было быть полным дураком или уметь очень ловко себя обманывать, чтобы думать, что эта работа доставляет ему удовольствие.
Ему и запоминались-то в ней только такие детали, о которых даже рассказать кому-нибудь было бы неудобно. Например, он почему-то запомнил, как проверял в архиве документы по коммуналке на Большой Ордынке, которую они с Федькой расселяли для сибирского лесопромышленника Матвея. А запомнил-то ведь только потому, что у какого-то профессора, который сорок лет назад жил в одной из комнат, фамилия была Гринев, и Георгий подумал тогда: интересно, был этот профессор похож на Петрушу Гринева из «Капитанской дочки» или просто фамилии совпали?
Но несмотря на все это, проницательность Вадима его поразила.
– А какой у вас бизнес? – спросил он, чтобы нарушить свое неловкое молчание, и тут же спохватился, что спрашивать об этом, наверное, неудобно.
– Нефтяной, – спокойно ответил Вадим. – Фамилия моя Лунаев. Слышал, может быть?
– Что-то слышал, – из вежливости подтвердил Георгий. – Но вообще-то я во все это не слишком вникаю, – добавил он почти извиняющимся тоном.
– А зачем тебе в это вникать? – пожал плечами Вадим. – Хочешь поучаствовать в нефтяном бизнесе?
– Да нет, – улыбнулся Георгий. – В нефтяном – не хочу.
– А что, в каком-то другом хочешь? – насмешливо поинтересовался Вадим. – Вот именно. Точнее надо выражаться. Слушай, – вдруг спросил он, – а не надоела тебе гулянка? Может, ко мне поедем, продолжим разговор в спокойной обстановке? Сексуальная ориентация у меня традиционная, – добавил он, заметив, что Георгий колеблется.
– Да нет, я не потому, – смутился тот. – Просто неудобно как-то, я же с девушкой пришел.
– Но она ведь у тебя, как я понял, иностранная? – спросил Вадим. – Тогда расслабься. Предупреди, конечно, что уйдешь пораньше. Но вообще и это необязательно.
Вадим оказался прав и в этом; впрочем, что-то подобное Георгий и предполагал. Когда он сказал Ули, что его зовут еще в одни гости и поэтому он уходит, та взглянула на него удивленно.
– Но, Георг, – сказала она, – почему ты говоришь мне об этом так, как будто спросишь разрешения? Тогда получается, что и я у тебя должна спросить разрешения, если хочу пойти куда-нибудь одна?
– Нет, я не поэтому, – объяснил он. – Просто поздно уже, а я тебя, получается, проводить не смогу…
– Я взрослый человек, – пожала плечами Ули. – Я могу сама дойти туда, куда мне нужно. И почему ты думаешь, что ты должен меня провожать, а не, к напримеру, я тебя?
– Что, не обиделась твоя девушка? – мимолетно поинтересовался Вадим. – Видишь, а ты беспокоился. Ну, поехали, Дюк.
В машине Вадим молчал, глядя только на дорогу. Снова приморозило, вечерние огни блестели на асфальте, и казалось, что их кто-то рассыпал и от этого-то и стало скользко. Георгий был рад, что Вадим ни о чем его не спрашивает и ни о чем не рассказывает. Ему почему-то было грустно от Улиных слов, хотя что в них могло вызывать грусть? Разве лучше было бы, если бы она закатила ему скандал, принялась выспрашивать, куда он идет и с кем, или с подозрением оглядывать присутствующих женщин?..
Он не вглядывался в улицы, по которым они ехали, и посмотрел в окно, только когда за ним мелькнули кремлевские купола и башни.
– Вы здесь живете? – удивленно спросил Георгий, кивая на зубчатую краснокирпичную стену.
– В Кремле? – умехнулся Вадим. – Да нет, я же не президент все-таки.
– Я догадался, – улыбнулся Георгий. – Просто жилых домов на Красной площади как будто бы нет, вот и спрашиваю.
– Я задумался, и мы проскочили поворот, – объяснил Вадим. – Поэтому и пришлось вокруг Кремля объехать. Но вообще-то обстоятельства сложились так, что в данный момент я живу именно на Красной площади. Все, приехали, Дюк.
Вадим припарковал черный «Мерседес» на крошечной, плотно забитой машинами стоянке у «Метрополя», и они с Георгием вошли в ярко освещенный подъезд под мозаичным фризом. Спрашивать о том, что за обстоятельства вынуждают Вадима жить в гостинице, Георгий не стал.
«Может, приезжий, – решил он. – Из Башкирии, например, или где там нефть добывают?»
Он видел огромный мраморный холл, и ковры, и бесшумные лифты, и все это роскошное сияние и сверкание второй раз в жизни, после мальтийского отеля. И второй раз удивлялся тому, что воспринимает все это не то что с пресыщенностью – откуда бы ей взяться? – а как-то… Без восторга и даже без удивления. Просто жизнь в разнообразии своем являла ему еще и это, и он воспринимал это явление жизни примерно так же, как приземистую избушку в Недолово, где топил печку звонкими черемуховыми дровами.
Правда, тогда он был счастлив, хотя и знал, что счастье это кончится вместе с дождливым деревенским летом.
В номере, в котором жил Вадим, все было так же дорого, респектабельно и роскошно, как и в холле. У огромного окна стоял круглый стол – вероятно, предназначенный для приема гостей или для переговоров. На столе возле низкой вазы, плотно набитой свежими бордовыми розами на невидимых коротких стеблях, стояла пепельница, лежала зажигалка и сигарный футляр-трубочка. Эти мелочи обращали на себя внимание не потому, что они явно были дорогими, а потому, что они были безупречно изящными. Холодно посверкивали их платиновые поверхности и глубоко темнели лаковые.
За открытой дверью виднелась во второй комнате широкая кровать, покрытая шелковым, какого-то очень благородного цвета покрывалом.
– Располагайся, – пригласил Вадим. – Ты к выпивке как относишься?
– Положительно, – кивнул Георгий, вешая куртку в шкаф у входной двери.
Он почти не пил у Галки – так, прихлебывал какие-то приторные коктейли. А теперь ему хотелось выпить, чтобы улеглась в душе та смутная тягость, которая стояла в ней, как ил во взбаламученной озерной воде.
