– Как вам будет удобнее, – улыбнулась Ульрике. – Первый раз вижу, что русские были такие… как сказать… церемонные!
– Да я вообще-то не очень церемонный, – улыбнулся в ответ Георгий. – А что, сильно вас уже достали?
– Что такое – достали? – спросила она.
– Ну, это то же самое, что надоели.
– Нет-нет, совсем нет! Мне очень здесь нравится, я не могла так даже ожидать. Но моя подруга, к напримеру, говорит, что у вас нормально прийти без предупреждения, и даже ночью?
– Это сколько угодно, – согласился Георгий.
– Жо-орка-а! – раздался истошный Любин вопль. – Да успокой ты эту дуру, она кота потеряла!
– Извините, – торопливо проговорил он, только сейчас расслышав Катенькин отчаянный плач, – я тут…
– Да-да, конечно! – воскликнула Ульрике. – Извините меня, что я помешала!
– Через три часа бу-уду! – крикнул он на бегу.
– Я слышала, что раньше эта улица выглядела иначе. Не так… китч. – Круглый мраморный столик стоял прямо у окна кафе, то есть не у окна даже, а у огромного, от пола до потолка, витринного стекла, сквозь которое Ули с интересом разглядывала пестрый и шумный Старый Арбат. – Есть песни Булата Окуджавы про то, какой улица Арбат был раньше, я их слышала.
– Я вообще-то тоже только в песнях слышал, – сказал Георгий. – Ну, и читал, конечно. Ведь Арбат давным-давно другой был, а я в Москву всего два года назад приехал, только таким вот его и видел.
– Ты жил в провинции? – с интересом спросила Ули. – Это правда, что Москва и вся другая Россия – совсем различные страны?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Я тоже сто раз это слышал, но мне кажется, это просто расхожая истина. То есть полуправда.
– Как ты сказал? – переспросила она.
По тому, какими серьезными стали ее глаза, как наморщился лоб, Георгий догадался, что она ничего не поняла.
– Извини, – улыбнулся он, – это я красивости напустил. Ну, если попросту: Москва и провинция отличаются очень сильно, но все-таки не настолько, чтобы считать их разными странами. Я думаю, Париж тоже не такой, как французские деревни.
– Любой мегаполис различается от провинции, – пожала плечами Ули. – Но мне показалось, что в России все-таки не только эта причина. У вас очень много бедных людей, и я думаю, в провинции значительно больше, чем в Москве. Есть просто очень бедные люди! И так ужасно, что им никто не помогает.
– А разве во всем мире не так? – спросил Георгий. – Есть бедные и богатые, с этим ничего не поделаешь.
– Весь мир давно так не живет, – покачала головой она. – Все помогают тем, у кого нет возможности зарабатывать деньги. Я вчера видела двух детей, совсем грязных, и они просили деньги у проходящих. Это такой ужас! Я такое видела только в Уганде, когда была в командировке, но ведь Россия – это все-таки не Африка.
– Вообще-то да, – смутился он. – Когда дети… Хотя, скорее всего, они просто работают на каких-нибудь криминальных дядь и всю выручку им сдают.
– Все равно это ужасно, – повторила Ули. – Дети не должны работать на криминал, государство не может это допускать. Зачем тогда вы платите налоги?
Конечно, она была права, но ему меньше всего хотелось сейчас обсуждать социальные проблемы. Да ему вообще было наплевать сейчас на социум – хватило сестер Малолетниковых! – он хотел только чувствовать, как ее ясный взгляд касается его лица, просто физически касается… Ульрике сразу же предложила перейти на «ты» и сказала, что ее можно называть просто Ули.
– Это мое короткое имя, да? – сказала она. – По-немецки имена очень просто, не так, как по-русски. О, по-русски очень сложно! У нас есть специальные словари для славистов, и там написаны все варианты, потому что иначе нельзя читать ваши книги. Анастасия, Настя, Настенька, Настасья Филипповна… Очень трудно понимать, что это одна и та же женщина!
– Есть такое, – кивнул Георгий. – У меня вон тоже имечко… Мозги сломаешь варианты выдумывать.
– Почему? – пожала плечами Ули. – У тебя интернациональное имя, оно есть на всех языках. По-немецки будет Георг, но я могу тебя называть по-английски – Джордж, если тебе больше понравится.
– Называй как хочешь, – улыбнулся он. – Это ерунда.
Он едва успел вернуться к дому в Николопесковском переулке в назначенное время. Из крана в новой Любиной квартире текла ржавая вода, но он все-таки влез под душ, чтобы смыть пот и пыль после этого кошмарного переезда. Вытираться и чистить одежду пришлось какой-то тряпкой. Георгий беспокоился, что Ульрике оденется как-нибудь по-вечернему парадно и он будет по-дурацки выглядеть рядом с нею в своих потертых джинсах и выцветшей синей майке. Но когда после его телефонного звонка с улицы Ульрике вышла из подъезда, одета она была так просто и изящно, что он сразу перестал думать о том, как выглядит сам. На ней была блузка с маленьким круглым воротничком – почти белая, но с едва заметным оттенком того цвета, который называют цветом слоновой кости, – и узкие льняные брючки до щиколоток. В сочетании с короткой пушистой стрижкой все это придавало ей вид совсем юный и задорный.
И вот они сидели в кафе на Арбате, пили красное молдавское вино и шербет, который оказался просто молотым фруктовым льдом, и разговаривали о чем-то, что казалось Георгию совсем неважным.
Но Ули взволновалась от этого разговора. Щеки у нее порозовели, глаза вспыхнули… Он потихоньку любовался ее волнением и жалел только о том, что даже этот бесконечный июльский вечер медленно гаснет, и сумерки опускаются на Москву, и скоро все равно придется расстаться.
– Мы можем позвать кельнера? – спросила Ули. – Я уже хотела бы заплатить.
– Ты? – удивился Георгий.
– Но ведь я сказала, что тебя приглашаю, – пожала плечами она. – Это значит, что я собиралась заплатить.
– А если бы я тебя пригласил? – заинтересовался он.
– Тогда заплатил бы ты. А если мы просто договорились вместе пойти в кафе, то каждый заплатил отдельно. У вас по-другому? Или ты думаешь… – Она вдруг засмеялась. – Ты думаешь, это значит – альфонс?
– Да нет, – не удержался от улыбки и Георгий, – так я не думаю. Но все-таки мне неловко, что ты будешь за меня платить.
– Очень патриархальная страна, – покачала головой Ули. – Я вижу каждый день. Подавать женщине руку из автобуса, подавать плащ… У нас так может делать совсем редко пожилой человек, это очень-очень несовременно. А у вас даже молодой мужчина возьмет у женщины сумку, если подумает, что ей тяжело.
– А что, тяжелую сумку тоже не надо брать? – поразился Георгий. – Но ведь ей действительно тяжело!
– Но ее никто не заставлял положить многие вещи в сумку, она сделала это сама, – возразила Ули. – Значит, она посчитывала на свои силы. А если ты возьмешь у нее сумку, значит, ты думаешь, что она глупая и не умеет посчитать.
– Ну, не знаю… – Он пожал плечами. – Логично, конечно, но как-то это неправильно все-таки.
