Ева шла по Волхонке к Пушкинскому музею, и за этот совсем не длинный путь слово «возвращение» несколько раз всплывало в ее сознании.
Она вернулась домой. Она сделала это с радостью, и радость была не только от встречи с родными. Впервые в жизни Еве показалось, что она почему-то должна сделать именно это и ничто другое – вернуться домой… И она так поразилась силе этого неожиданно пришедшего чувства, что не задумалась даже: что она будет делать в Москве, что оставляет, к чему стремится?
И вот теперь, спустя два месяца, эйфория возвращения прошла совсем – и осталась только печаль возвращения.
«Что ж, у меня так всегда ведь и было, – глядя, как жарко сверкают в закатных лучах солнца кремлевские купола, думала Ева. – В итоге всегда оставалась печаль. И ничего, видно, с этим уже не поделать».
В первые дни после приезда она была уверена, что сразу же сумеет объяснить дома все, что произошло с нею за этот долгий год ее замужества. Ей казалось, что это так просто… Тем более что объяснять она будет не посторонним, а самым близким людям, которые всегда понимали ее, а если и не понимали, то любили и не могли порицать за то, что она такая, а не другая.
И разве они не поймут и на этот раз, как тягостно день за днем, ночь за ночью проводить с человеком, которого не любишь?
Надя только вздохнула, услышав все это.
– Ты думаешь, это неважно? – уловив мамин вздох и вглядываясь в ее лицо, спросила Ева. – Мне тоже казалось, что со временем все наладится. Ничего не налаживается, мама! Я и рада бы…
Трудно было что-либо понять по маминому лицу, прочитать в ее темных глазах, несмотря на всю выразительность, за которую их в Надиной юности называли «очи как ночи».
– Ничего я такого не думаю, – ответила мама. – Что я, враг тебе? Не любишь – не живи, что тут еще скажешь. Я не об этом думаю… – И, помолчав, она сказала: – Что ты дальше будешь делать, вот о чем. – Не знаю, – пожала плечами Ева. – Для меня это как раз уже второй вопрос. Меня, знаешь, настолько поразило, когда я уезжала от него… Вот именно то, что я так сильно хочу что-то сделать! Ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – кивнула Надя. – Все я понимаю, только… Ева, Ева! Если бы мне Юра такое сказал, я б ни минуты не волновалась. Даже если бы Полинка. Их-то по жизни это и ведет. Но ты! Сколько оно у тебя будет длиться, это хотенье, когда кончится, чем кончится?
– Я не знаю… – растерянно проговорила Ева. – Разве это можно знать заранее?
– Нельзя, – согласилась Надя.
Но глаза у нее при этом были невеселые.
С папой говорить о таких вещах и вовсе было трудно. Вернее, говорить-то было легко, но едва ли мог ей чем-нибудь помочь этот разговор. Причину Евиного возвращения – невозможность жить с нелюбимым человеком – Валентин Юрьевич счел вполне достаточной и больше никаких вопросов задавать не стал, и о будущем тоже не спрашивал.
Он даже остановил дочку, когда та начала объяснять ему подробности.
– Зачем ты мне это говоришь? – Отец смотрел на Еву так, как смотрел обычно, когда все ему было понятно. – Ты же объяснила уже, Евочка. По-моему, вполне резонно.
И улыбнулся своей необыкновенной улыбкой, которую все они любили с детства: смотрит исподлобья чуть раскосыми черными глазами, потом возникает маленькая морщинка у губ – и вдруг расцветает…
Полинка, как обычно летом, укатила с друзьями на этюды, на этот раз куда-то во Владимирскую область. Да и что ей могла бы сказать Полинка? Ева представила, как сестра стрельнет своими черными отцовскими глазами-виноградинами из-под рыжей челки и выдаст что-нибудь вроде:
– Ну, рыбка золотая, ты даешь! Ты с песенником своим сколько уже как распростилась? Неделю? И все это время черт знает чем голову себе забиваешь? Нет, честное слово, мне бы твои заботы! Живи как Бог на душу положит, чего уж лучше?
Полинкину реакцию предсказать было нетрудно. Но вот того, как воспримет ее возвращение Юра, Ева и предполагать не могла.
Нет, конечно, он рад был ее видеть, и радость его была неподдельна. Но при этом невозможно было не заметить: он радуется возвращению сестры как-то… Краем чувств! Для Евы это было так же очевидно, как если бы Юра сам сказал ей об этом.
Удивляться, правда, не приходилось. Еще по дороге из Шереметьева, в маршрутке, Юра сказал в ответ на ее расспросы о его жизни в Москве:
– Женя нашлась.
Он произнес это так, как будто сестра знала, где потерялась эта Женя, где он ее искал или хотя бы кто она такая.
– Да! – спохватился Юра, встретив Евин недоуменный взгляд, и коротко рассказал ей о женщине, с которой унесло его на льдине в залив Мордвинова, с которой он провел неделю на рыбацком стане, по собственной воле расстался и случайно – или не случайно? – встретился в Москве. – Совсем я что-то, рыбка, – добавил он, едва заметно улыбнувшись. – Третий месяц уже с ней, а я как в тумане. Только на работе в рамки вхожу.
– Как твоя работа? – поспешила спросить Ева; ей почему-то не хотелось сразу же, как о самом главном, говорить с братом об этой неведомой Жене. – Ты доволен?
– Доволен, – пожал плечами Юра. – Если можно так об этом говорить.
Вообще-то Ева кое-что знала о его нынешней работе в отряде московских спасателей. Не с необитаемого острова ведь приехала, перезванивались часто, а мама и письма ей писала.
– А в Склифе не был еще? – продолжала она расспрашивать.
– Нет, – как-то слишком резко ответил он. – Не был.
– Почему? – удивилась Ева. – Ты же, кажется, не оперируешь в этом своем отряде? Жалко ведь, Юрочка, раньше ты…
Она не договорила, встретив взгляд брата. Непонятно было, что означает этот взгляд – уверенность, растерянность, тоску? Понятно было только, что Юра не хочет говорить на эту тему.
– Ну, тебе виднее, – торопливо пробормотала Ева. – Может быть, потом сходишь когда-нибудь. У тебя теперь, наверное, и времени нет. Часто ты дежуришь?
Он не ответил.
Маршрутка уже въехала на площадь у метро «Речной вокзал». Была среда, к семи часам вечера люди вовсю толпились у похожего на консервную банку здания станции.
– Отсюда такси возьмем, – сказал Юра, выставляя на асфальт Евин багаж. – Народу много в метро. Извини, сразу надо было, не догадался.
– Да ты что – сразу! Говорят, сто долларов из Шереметьева, – возразила Ева. – И отсюда ни к чему такси брать, Юрочка, это же наша линия. Ты возьмешь вон тот серый чемодан и вот этот синий, а я – сумку, она совсем не тяжелая. Лева напередавал вещей, – не удержалась она от мимолетного упрека.
Но Юра не вслушивался в ее интонации. Он кивнул плотному мужчине, который, покручивая на пальце ключи, подскочил к маршрутке.
– А папина машина что, не ездит? – спросила Ева, уже садясь в пропахшую табачным дымом кабину старого «Опеля».
– Ездит, – ответил Юра.
