– То есть?
– Да ты послушай! – заторопился Годунов. – Ну что мы тут сидим с тобой, как Чип и Дэйл? Все, Юрка, ничего не может больше сделать Красный Крест! Даже на начальничка-гада повлиять. Он мне скажет: а кто тебя сюда звал? – и будет прав. Фиг ли ему объяснять про Женевскую конвенцию и добровольную помощь! Вывозить отсюда надо людей. Технику подогнать к ущелью, поставить коридором, чтоб не перестреляли всех по дороге. Баржи к берегу, военными кораблями их прикрыть и людей вывезти морем.
– Стратег ты, Боря, – невесело усмехнулся Гринев. – Лампа ты моя бестеневая! Президенту напишешь?
– Что я, дурак? – обиделся Борька. – Наше дело – наводку дать, а МЧС уж пробьет… Теперь все-таки не то, что раньше было, такого беспредела, как в Армении, все-таки нету. Что мы, зря четыре года долбаем эту стенку? Я, Юр, еще ведь и в Приднестровье насмотрелся весной… Всяким возможностям есть предел, вот и нашим настал. Собирайся, Валентиныч, – сказал он. – Тем более и отпуск твой кончился давно. Отдохнул, и хватит… Проверим завтра водосборник – и пора. Я не я буду, если через месяц на баржи всех не погрузим!
– Ладно, – кивнул Юра, вставая. – Пойду, пока бомбить не начали, там уже следующего привезли.
Собрались они, конечно, не завтра, и даже не послезавтра, но Годунов оказался прав…
Юра вздрогнул, почувствовав Женины руки на своих плечах. То ли он задумался так глубоко, то ли она вышла совсем неслышно, обняла сзади.
– Почему же ты не спишь? – спросила Женя, наклоняясь к нему.
– Не знаю. – Юра отбросил докуренную до комочка самокрутку, щекой прижал Женину руку к своему плечу. – Не спится, вспомнил…
– Что ты вспомнил? – Она села рядом на широкий пенек. – А ты мне расскажи – и забудешь.
– Ты думаешь? – улыбнулся он. – А может, я не хочу забывать?
– Значит, не забудешь, – не стала она спорить. – Но ты расскажи, Юра. Я все равно спать не могу, когда ты так сидишь один…
А он не сидел один. Он был с нею, даже когда ее не было рядом. Впервые в жизни Юра не чувствовал одиночества, и ему было так хорошо, как никогда в жизни.
Глава 10
Женя шла вслед за Юрой к морю. В тех местах, где спуск становился круче, он останавливался, подавал ей руку и ждал, пока она съедет на корточках по скалистому склону.
Было уже совсем тепло, она даже куртку расстегнула. Но от тепла туман становился еще плотнее, опускался ниже, обволакивая все вокруг.
И Жене хорошо было идти в этом сплошном тумане. Очертания деревьев и скал казались нереальными, таким же нереальным казался весь мир. И вся ее прошлая жизнь была теперь еще менее реальна, чем эти скалы и деревья… И сама она была так же мало похожа на себя прежнюю, как туманные абрисы предметов – на свои отчетливые прообразы.
Не было ни прошлого, ни будущего, все растворилось в тумане, и осталась только Юрина рука, за которую Женя то и дело хваталась, спускаясь к воде залива Мордвинова. Держа ее руку в своей, Юра слегка сжимал пальцы, и она сразу чувствовала их незаметную гибкую силу.
Они наконец спустились к самому берегу. Ни неба, ни горизонта не было видно в сплошной белесой мгле. Но все-таки было заметно, что льда уже нет у берега. Прибей сюда льдину не три дня назад, а сегодня, им пришлось бы добираться вплавь.
Юра подошел к самой воде, чтобы забросить донку, а Женя замешкалась, снимая сапог, в который попал камешек.
Она смотрела, как он идет, не оглядываясь – невысокий, сутулится немного, а походка легкая, и ветер почти не треплет волосы.
Женя вспомнила, как впервые прикоснулась к темно-русым Юриным волосам, провела ладонью ото лба к затылку. Они были сухие и жесткие, как трава, и такие же живые – невозможно руку отнять…
Пока она вспоминала об этом, Юра отошел на десять шагов, не больше, и сразу исчез в плотном тумане. Женя взглянула туда, где он только что стоял, и ей стало страшно.
Туман был хорош, когда отделял от нее прошлую жизнь. Но когда Юра исчезал в нем – это было уже совсем другое…
Она не стала вынимать камешек из сапога, а быстро пошла к воде, разрывая туманную завесу.
– Ну что, – спросил Юра, когда Женя остановилась рядом с колышком, к которому он привязал леску, – о чем будем просить золотую рыбку? Как положено, корыто сначала попросим, или уж сразу – хочу быть владычицей морскою?
– А вот попрошу я ее, – засмеялась Женя, – чтобы туман себе туманился и туманился хоть сто лет, и больше ничего мне не надо.
Она заметила, как сразу переменилось его лицо: черты застыли, сделались жесткими, губы сомкнулись в ровную линию. Даже серебристые отсветы на висках стали заметнее.
– Что ты, Юра? – тихо спросила Женя.
Он тряхнул головой, словно отгоняя навязчивое видение, и сказал:
– Ничего. Ничего, Женечка, – повторил он тверже и улыбнулся. – Так… Барахтается в тине сердца глупая вобла воображения.
Женя вздохнула с облегчением: все-таки не придется сейчас об этом говорить…
– Что-что ты такое цитируешь? – оживленно спросила она. – Я не узнаю.
– Да Маяковского, – ответил он; в его голосе, кажется, тоже прозвучало облегчение.
– Ты Маяковского любишь? – удивилась Женя. – Раннего, наверное?
– Почему? Всякого, – пожал он плечами. – А что, ты тоже думаешь, что ему лучше бы умереть красивым, двадцатидвухлетним?
– Не знаю… – протянула она. – Я вообще только про крошку сына у него люблю, и про зверика из Америки. А остальное… «Я не сам, а я ревную за Советскую Россию»! Это что, от большой любви так пишут, по-твоему?
– Это, по-моему, от большого отчаяния, – улыбнулся Юра. – Надо же чем-то прикрыться, если знаешь, что ни Татьяну Яковлеву никогда в Советскую Россию не привезешь, ни сам в Париже с ней не останешься…
– Конечно, ему бы Лиля Брик показала Татьяну Яковлеву! – хмыкнула Женя. – А Лиля, по-моему, магнетическая была женщина, правда? Я про нее читала. Она ведь некрасивая совсем, даже на молодых фотографиях, а мужики умирали, да еще какие! Выходит, знала, как с ними надо…
– Еще бы, – усмехнулся Юра. – Она и в старости такая была. Мне лет шесть было, когда первый раз ее увидел, и то почувствовал.
– А ты ее видел? – заинтересовалась Женя. – Расскажи, Юр, интересно же! А где?
– Бабушка к ней ходила время от времени. – Женя заметила, как особенная нежность мелькнула в его глазах, как будто свет вспыхнул внутри, и синева сразу стала заметна. – И меня с собой брала, как обычно.
– Ого! И что?
– Пришли к Лиле на Кутузовский, ее, кажется, дома не было. Или выходила куда-то на минуту, я теперь подробности забыл. А на вешалке висела такая зеленая ее шубка. И я эту шубку до сих пор помню. То есть даже не шубку, а другое… Ну, понимаешь, – объяснил он, – только на шубку достаточно было посмотреть, и сразу воображение начинало работать, что-то такое начинало с тобой происходить… Даже со мной, хоть я-то в шесть лет вряд ли понимал, кто она такая. Но все равно: стал почему-то представлять зверя какого-то необыкновенного, из которого эта шубка сделана… И в ней самой то же было. Внешне ничего особенного, и правда некрасивая. Но так смотрела на тебя, с таким интересом, как будто ты – это не ты, а какой-то необыкновенный человек. Конечно, сразу и старался… Хоть казаться лучше, чем ты есть. Великие силы будила в мужчинах! – засмеялся Юра. – Вот и весь секрет ее магнетизма. Я тогда, помню, весь вечер потом зверя этого рисовал, хоть мне бабушка и сказала, что это песец крашеный, подарок Лиле от Сен-Лорана. Так что, видишь, даже меня проняло, при полном отсутствии таланта. Что же о Маяковском говорить!
