— Мне велено оказать вам любую помощь, какая в моих силах, — изложил великан, — чтобы вы не подохли тут за неделю.
— Кто велел? Король? — отозвалась мать странника.
— Король? Ага! Размечтались! Ведьма велела. — рявкнул Шолд. — Вы так и будете вопросы задавать или чего внятного уже скажете?
— Что за ведьма? Что будет через неделю? — заинтересовалась Диодора.
— Ничего не будет, вашу мать. Надеюсь, ведьма сдохнет к этому времени, и ничего не будет. Ну? Надо чего или хера лысого?
— Простыни принесите, господин. — Берта сказала наобум, продолжая обнимать дочь, и в этот момент почему-то объятия оказались крепче.
— Вы давайте мне тут безо всяких одеял и простыней, я сам еле задницу согреваю. А вольный меня тут же огреет, как простыни у вас увидит. Есть другие просьбы или катитесь к чертовой матери?
— Поздний уж час, господин. Какого вольного вы хотите здесь увидеть в такое время? Ужин ведь давно уже приносили, господин вольный подавно в какой-нибудь корчме сидит, да и думать о нас забыл. А раз помощь велено нам оказать, то только такая она нам и требуется и никакой больше.
Тюремщик ничего не ответил. Он ушел и вернулся через некоторое время с двумя простынями в своих исполинских ладонях.
— Вот, — сказал Шолд и бросил принесенное на землю. — С первыми петухами заберу. Наслаждайтесь, пока можете.
— Это все. Благодарю вас, господин, — не верила своим глазам Берта, взирая на белоснежные широкие простыни.
— К чему вам эти тряпки сдались? Холодно что ли стало? — заинтересовался великан. — Еды может больше? Иль воды? Мне от вас рекомендация нужна будет, если ведьма спросит, только положительная.
— Чего же вы сразу про воду и еду не заговорили, господин? И от того, и от другого мы не откажемся, — ответила Берта и сбила тюремщика с толку.
Случались моменты, когда Шолду казалось, что он встретил людей более недалеких, чем он сам, и в этих редких случаях он мог позволить себе наградить собеседника подражанием того надменного и презрительного взгляда, которого часто удостаивался в свою сторону. И этот случай был одним из таких. Великан показательно выдохнул воздух из своих огромных ноздрей и ушел прочь, ознаменовав свой уход четырьмя поворотами ключа в замочной скважине.
— Матушка… — по щекам Диодоры потекли слезы. Ее лицо не скривилось в бурной истерике от того, что они негласно решили сделать, но глаза были наполнены невыразимой печалью.
— Да, доченька?
— Касандра простит нас за то, что мы собираемся сделать?
— Непременно. Она уже хотела принять тебя в свой мир, но мы неблагодарно отказали ей. Теперь я отдам свою душу за то, что мы посмели противиться воле великой Богини.
— А Сарвилл? Сарвилл простит нас?
— Я не буду тебе лгать в наши последние минуты. Твой брат молод и горяч, он обязательно разгневается, утонет в ярости от непонимания нашего поступка, но с годами… — Берта сглотнула ком, стоявший у нее поперек горла. — С годами он все поймет. А если не поймет — мы будем ждать его в другом мире, более прекрасном и справедливом, где у нас обязательно будет возможность все ему объяснить.
«О, как мне хотелось расписать все далее произошедшее в мельчайших подробностях, чтобы вы так же, как и я, смогли прочувствовать, каждый момент этой трагедии. Чтобы и у вас была возможность прикоснуться к истории в том виде, в котором она действительно свершилась. Но это было бы слишком жестоко по отношению к любому, кто нашел бы эти заметки. Поэтому я твердо решил, что достаточно вынести один единственный урок с этой страницы истории странника — урок жертвенности. Жертвенности во благо тех, кто никогда не поблагодарит за это и не признает вытекающий из этого героизм, дар предвидеть события и мыслить наперед. Мать и сестра странника могли стать мученицами — теми, чья смерть, преданная огласке, подняла бы дух сторонников медведя и послужила бы тем камнем преткновения, который был так необходим героям того времени. Но… огласки не случилось. Две медведицы продолжали жить в головах и сердцах тех, кто еще помнил о них, и, никоим образом, не предполагал столь печального исхода. Но и отведенной роли им оказалось достаточно. Достаточно для того, чтобы странник скинул со своих плеч груз ответственности и сосредоточился на вещах, которые играли роль для всего мира, а не для отдельно взятых людей».
Заметки чужеземца, спрятанные в старой разрушенной избе на Висельн ом холме близ Дастгарда.
Глава X
Расшатанная телега скрипом своих колес раздражала округу, нарушая спокойствие еще дремлющего леса. Заяц, сидевший посреди зарастающей травой дороги, испугался постороннего звука и ринулся в кусты, потревожив птиц, которые мгновенно, затрепетав своими крыльями, взмыли вверх.
— Через три, возможно четыре дня — по большому счету зависит от погоды — мы будем Дастгарде. — Лиана сидела рядом со странником, свешивая ноги с еле движущейся телеги и смотрела, как из-за горизонта выкатывается солнце.
— Это я и Иллайа будем в Дастгарде, а ты направишься в Аард, а оттуда прямиком в любой из городов Творса. — отозвался Сарвилл.
Принцесса не ответила, но странник понимал, что шансов переспорить и отправить ее во враждебную для Дордонии империю с каждым днем становится все меньше, тем не менее у него в голове не существовало плана лучше, поэтому они возвращались к этому разговору снова и снова.
Иногда спор заканчивался безмолвным бойкотом принцессы, в другом случае медведь выходил из себя и обрушивал на нее целую кучу доводов, превращая светскую беседу в нравоучительный нудный и бесконечный монолог, а иногда Иллайа, вмешиваясь в самый разгар ссоры разводила спорящих по разным углам и выносила свой непоколебимый приговор — принять окончательное решение ближе к делу и не забивать этим голову здесь и сейчас.
— Мы в пути уже несколько дней, а ты так и не рассказал, что мы будем делать, когда вернемся в столицу. — заговорила Иллайа, натянув поводья так, чтобы повозка объехала сваленное дерево, ствол которого был обуглен, вероятно, днем ранее во время бушевавшей в округе грозы.
Рядом с телегой плелся гнедой конь Сарвилла, навьюченный тяжелыми сумками и то и дело звучно выдыхал пар, разукрашивая холодный утренний воздух. Вокруг голосили разные птицы, превращая обычно мелодичное соло каждой из них в беспорядочное хоровое, но созвучное пение. Дорога еще не успела высохнуть после прошедшего ливня, поэтому телега двигалась медленно — глина жадно хватала копыта лошадей, пытаясь сдержать их резвый пыл и оседала на деревянных колесах, мешая простому механизму внутри них работать полноценно.
— Нам нужно попасть в Дастгард к сорок шестому дню Расцветания — ничего более конкретного сказать не могу.
— В таком случае мой отъезд в Творс считаю заблаговременно неразумным. Если у вас нет конкретного плана, значит, воспользуемся моим, — Лиана сверкнула своими серыми глазами.
