Лицо у Нади стало строже – оно всегда таким становилось, когда речь заходила о непредсказуемых желаниях и поступках ее младшей дочери.
– Но так же тоже нельзя, – возразила Ева. – Она же идет туда как на каторгу. Думаешь, долго это продлится?
Наде не очень хотелось рассуждать на эту тему, но она заметила, что Ева, наоборот, старается говорить о чем-нибудь простом, поддающемся обсуждению и рассуждению, – и втайне обрадовалась, что хоть какой-то интерес появляется в дочкиных глазах.
– Полинка талантливая у нас, – сказала Надя. – Я, конечно, не великий специалист, но все-таки по картинам ее вижу… Да и учителя говорили в художественной школе, и поступила легко. Но таким, как она, вот именно что и легко талант свой промотать! Ей рамки нужны. Как картине, – улыбнулась Надя.
– То сама говорила, Полинка лучше знает, что ей надо. – Какое-то подобие ответной улыбки мелькнуло и в Евиных глазах. – То теперь – рамки…
– Когда так, когда эдак, – пожала плечами Надя.
Когда «так», а когда наоборот «эдак», она не могла бы объяснить в общем и в целом, но в каждом случае чувствовала точно.
– Тебе, наверное, просто жалко, чтобы она Строгановку бросала. – Улыбка наконец тронула Евины губы. – Правда, мам, признайся – жалко, да?
– Ну жалко, конечно, – кивнула Надя. – У самой-то не получилось…
– А почему, мам? – спросила Ева. – Почему не получилось?
– Да как-то… Папе надо было помогать, ты маленькая, болела все время, Юрка родился…
– Странно все-таки, – недоуменно произнесла Ева. – Я, знаешь, как-то не думала раньше об этом… Ну, конечно, муж, дети. Но сколько же папе надо было помогать? Может, сначала только, а так – он ведь сам все отлично делает. А деньгами – так ты все равно ведь не работала. И неужели он против был, чтобы ты училась, или бабушки бы не помогли?
– Он не против был. – Улыбка, сопровождавшая каждую ее мысль об отце, на мгновение вспыхнула в высоких уголках Надиных глаз. – Как он мог быть против – наоборот… И бабушки всегда нам помогали. Бабушка Миля, правда, больше деньгами, но все равно… Это я сама не захотела. Если бы захотела, никто бы мне не помешал, и дети тут, конечно, ни при чем, – твердо сказала она и, заметив, что недоумение не сходит с Евиного лица, добавила: – Потому что каждый должен заниматься тем, к чему он предназначен. Папе нужно было, чтобы я каждый день с ним была, и я могла ему дать, что ему было нужно. Ему очень тяжело было, Ева, и не только физически тяжело, особенно первый год… Он не мог без меня оставаться. А художницей я все равно не родилась – так, баловство одно девическое да самомнение. Крыжовник рисовала акварелью, – усмехнулась она. – И сад еще – вид из окна… Портреты и то уже не получались: все-таки техника нужна. А Полинка еще учиться не хочет! – перевела она разговор на другое.
– Она хочет, – возразила Ева. – Но, говорит, еще не знает, чему… А почему у нас твоих рисунков дома нет?
– Да я их из Чернигова и не привозила никогда, – пожала плечами Надя. – Тоже мне, шедевры! Ты не видела разве? Ну, поедешь как-нибудь, посмотришь.
– Куда я теперь поеду? – сказала Ева. – К кому теперь?
Ехать в Чернигов действительно было теперь особенно не к кому, разве что к Надиным престарелым тетушкам. Но они перебрались из Козельца в Чернигов сравнительно недавно, Ева знала их мало. Двоюродные сестры покойного деда Паши жили теперь в той самой квартире, где прошла Надина юность и Евино раннее детство. Надя ездила к ним не часто, а Ева и вовсе не стремилась. Она не была в Чернигове уже, наверное, лет пять – со смерти бабы Поли.
– Пойду завтрак приготовлю, – сказала Надя, вставая. – Я тебе там таблетки купила, которые врач выписал. Перед едой надо принимать, всего по одной штучке в день. Или не хочешь?
– Да нет, почему, – пожала плечами Ева. – Буду принимать. Какая разница?
Глава 2
Собственные рисунки разонравились Наде совершенно.
Как она жалела теперь о том, что, рассердившись, выпалила про Строгановское училище! Конечно, она хотела только к Адаму, и все не связанное с ним было ей безразлично. А уж тем более то, что отдаляло от него…
Сначала она хотела сказать маме, что передумала и все-таки будет поступать в Киеве. А потом решила: зачем? Лишние слезы, волнения, уговоры и предостережения. Лучше просто закончить потихоньку школу, а потом и объявить о своих планах. Не повезут же ее в Москву насильно и дома насильно не удержат!
Поразмыслив таким образом, Надя успокоилась на этот счет и думать об этом перестала. Ее тревожило только одно: почему Адам больше не приезжает? А когда вдруг перестали приходить от него письма, ее охватило настоящее отчаяние, совсем уж далекое от мыслей о будущей профессии.
«Может, он меня забыл? – думала она. – Мы же с ним всего два раза виделись, вместе и месяца не наберется! А он красивый, на него, наверно, все девчата в Киеве заглядываются… И он же правда взрослый, сколько он может обо мне мечтать, когда там вокруг него, наверно…»
Надю просто в жар бросало, когда она думала о неведомых киевских красавицах, окружающих Адама. Как они заглядывают в его светлые, с глубокой поволокой, глаза, как прислушиваются к его необычному говору… А может, и он смотрит на них тем самым взглядом, каким смотрел на нее?
Эти мысли не давали покоя ни дома, ни в школе. Надя сидела на уроке литературы, краем уха слушала что-то про Маяковского и понимала, что не может думать ни о чем…
– Митрошина! Надежда! – услышала она голос учительницы. – Ты что, заснула? Я тебя к доске вызываю. Стихотворение выучила?
Надя не только не выучила стихотворение, но забыла даже о том, что его вообще задавали. И какое, кстати, стихотворение? В другой раз она непременно выкрутилась бы как-нибудь: мигнула бы, например, Оксане Яценко, сидевшей за первой партой, и та повернула бы книжку так, чтобы можно было искоса подглядывать.
Но ведь в другой раз она скорее всего и не забыла бы выучить стихотворение…
– Так выучила или нет? – повторила Наталья Даниловна. – Что ты молчишь?
– Не выучила, – произнесла Надя.
– Почему?
Учительница спрашивала коротко и удивленно, Надя так же коротко отвечала. Этот бессмысленный обмен вопросами-ответами сразу ей надоел.
– Потому что забыла, – сказала она.
– Забыла – и все? – удивленно переспросила Наталья Даниловна. – А что я задавала, ты хотя бы помнишь?
– И все, – подтвердила Надя. – И что задавали – не помню.
Она видела, что учительница никак не может поверить, чтобы такая успешная ученица, к тому же дочка Полины Герасимовны, вдруг стала так дерзко отвечать на простые вопросы. Ну, было бы ей хотя бы лет четырнадцать – понятно, переходный возраст, все норовят подерзить. Но в выпускном классе, ни с того ни с сего…
– Что ж, давай тогда дневник, – почти растерянно сказала Наталья Даниловна. – Поставлю двойку.
