Если это был тот самый бомж, то он наверняка узнал во мне себя и предпочитал, чтобы я его не видел. Если это был сотрудник «Уольдо», возможно, ему было запрещено со мной разговаривать. А если это был кто-то еще, кто оказался на этой базе после обмена, тот, кто сюда убежал, – только тогда я подумал об этой возможности, – он мог до смерти испугаться, просто увидев меня там.
С моей стороны было наивно думать, что я смогу поговорить с нынешним жильцом, кем бы он ни оказался.
Я вернулся к Джулии в машину, сказал ей, что закрыл гештальт, и мы уехали оттуда, не собираясь никогда возвращаться.
Наша тихая хорошая жизнь продолжалась бы дальше, если бы не «большой обмен», естественно.
Мы с Джулией вместе смотрели пресс-конференцию, на которой объявили, что приближается глобальный приступ. После этого, как и все, у кого была такая возможность, мы пытались как можно лучше подготовиться. Выучили номера своих банковских счетов, условились, где и когда мы попытаемся встретиться, если окажемся разлучены, записались во всякие государственные базы данных, которые были призваны помочь людям, как только приступ произойдет.
Через неделю после этого сообщения мы устроили импровизированную небольшую прощальную вечеринку в своем садике. Сидели с бокалами вина в руках и рассказывали, что нам друг в друге нравится. Как хорошо, что мы успели. Слишком сильно мы не горевали. Никто не остается вместе навсегда. Когда наша история началась, мы знали, что любовь только добавляет жизни риска. Если не хотите бояться потерять – не любите. Ведь по меньшей мере один из вас рано или поздно переживет потерю.
Мы сидели, наслаждались каждым мгновением. А что будет завтра – то будет завтра.
И назавтра, за три недели до первых дней «большого обмена», это случилось.
Ученые, которые рассчитали временной промежуток, когда, скорее всего, произойдет обмен, собрали всю информацию, которую могли, о приступах по всему миру, но были белые пятна, которые исказили их вычисления. Северная Корея до последнего отказывалась предоставлять данные, приступы, которые происходили на определенных военных объектах, не фиксировались, и немалое количество обменов осталось не задокументировано вовсе. В конце концов выяснилось, что даже приступ, мелькнувший где-нибудь в лесах Амазонки, может повлиять на бурю приступов, которая через несколько лет грянет во всем мире. Когда это случилось, все понимали, что происходит, и все же буря застала нас врасплох.
Но обменялась только Джулия. Я остался.
Снова я был чужим, снова что-то во мне не работало.
Но это было самой маленькой проблемой.
После «большого обмена» – первого из них, когда все перемешались, было еще несколько. Приступ за приступом, поначалу раз в несколько минут, потом – в несколько часов, потом – дней, недель и месяцев. Как будто «большой обмен» был вершиной, за которой, как при землетрясениях, были второстепенные приступы-толчки, все реже и слабее. Все меньше и меньше людей обменивались, они находились все дальше друг от друга. Но первые приступы были катастрофическими, да и последующие дни, когда глобальные приступы слегка утихли, были не менее ужасными.
Человечество выжило, но цивилизация исчезла. Не вся инфраструктура была готова к «большому обмену», и надежды на многие участки оказались тщетными. Люди брали штурмом и грабили склады с едой, электросети и средства связи проработали несколько часов – и рухнули. Города оказались затоплены, системы охлаждения ядерных реакторов перестали работать, электростанции остановились, все погрузилось в хаос. Миллионы животных, которых удерживали за заборами, вырвались на свободу, голодные; вода затопила в городах железнодорожные туннели и часть улиц. Семьи разбились вдребезги, осколки разлетелись по всему миру. Целые общества, города, страны, все возможные виды объединения людей – все исчезло. Люди непроизвольно перемещались из тела в тело – и понимали, что они одни в этом мире, где каждый старается ухватить, сколько сможет, в мире, где ничего нельзя организовать, где нет смысла ничего планировать на завтра и даже на минуту вперед.
Поскольку пожарных теперь не было, по всему миру бушевали пожары от молний, они стирали с лица земли целые районы. Поскольку не стало муниципальных властей и служб вывоза мусора, почти все водоемы быстро загрязнились. Об интернете, телефоне, топливе можно было забыть. Поскольку не было полиции и даже государства, все общество погрузилось в хаос.
Некоторое время все враждовали со всеми. Я сказал бы, что человек был человеку волком, но волк, в отличие от нас, не поддается панике, не утрачивает способность доверять, надежду, жалость, не пребывает в вечном страхе будущего и в вечном трауре по прошлому.
Все боялись. Все, кроме нас. Кроме устойчивых.
Когда тебя уносит бурей, ты держишься за все, что можно. Когда приступы утихли, когда промежуток времени, на который люди задерживались в каждом теле, удлинился, люди начали сбиваться в группки. Поначалу казалось, что смысла в этом нет. Группы разваливались и создавались снова, меняли форму и содержание, но потом выяснилось, что есть люди, которые не обмениваются даже во время больших приступов. Эти люди оставались в собственных телах. Их прозвали «устойчивыми».
Как вокруг тоненькой палочки наматывается и налипает клубок сахарной ваты, так вокруг нас собирались люди и образовывались группы, для них мы были своего рода якорем. Состав группы менялся: время от времени кто-нибудь обменивался, на встречи и собрания не всегда приходили одни и те же люди, но во главе группы стоял один и тот же человек. После того как все погрузилось в хаос, мы были теми, в ком можно было черпать уверенность, и так, против воли, я стал предводителем своей группы.
Единственная хорошая вещь, которую принесли с собой очень частые поначалу приступы, – это открытие, что люди, которые касались во время приступа, обменивались друг с другом.
С течением времени этот факт стал ясен и лучше известен по всему миру. Группы, которые это выяснили, поспешили разбиться на пары. Так устойчивость возрастала.
Этот потоп мы тоже пережили, разбившись на пары.
Когда моя группа, в которой было человек пятьдесят, не больше, начала строить себе постоянное жилье недалеко от одной из окрестных больших рек, вся работа делалась в парах. От ситуации, когда у каждого человека было одно тело, потом – ни одного, мы перешли к ситуации, когда у каждого оказалось, по сути, два тела. Как сиамские близнецы, все в нашей деревне ходили, взявшись за руки, спали, взявшись за руки, ссорились и орали друг на друга, крепко держа друг друга за руки, потому что выжить можно было только так.
Все, кроме меня, естественно. У меня была привилегия – личное пространство. Вот они, преимущества власти.
Сколько таких групп было в мире? Трудно сказать. Каждая из них собиралась вокруг одного устойчивого человека – такие люди стали против воли вожаками. Я считал их братьями, людьми, которых я не знал – и которые были как я. Которые выяснили, что больше не могут обмениваться и у них не осталось другого выбора, кроме как собирать вокруг себя выживших и вместе с ними начинать отстраивать мир заново. Многие из них снова заселили уже существовавшие районы в разрушенных городах по всему миру, некоторым даже удалось создать свои небольшие цивилизации. Например, найти плотину, которая не обрушилась, в которой турбины по-прежнему могли вырабатывать ток, найти здания, в которых еще не взорвались трубы. В какой-то момент мы наладили связь.
