Она оказывается в комнате, ее руки скреплены за спиной огромными металлическими наручниками.
Она глубоко вздыхает и успокаивает дыхание. Дело пошло не так, как планировалось. Она вынуждена будет вернуть гонорар заказчику. Ее реноме все равно неплохое. Она промазала всего три раза за всю карьеру. Нет смысла плакать о пролитом молоке. Надо двигаться дальше.
Она вводит код, расстегивает наручники и развязывает себе ноги. Веревка не оставила ссадин или особых потертостей. Прекрасно. Она расправляет тело, мотает головой из стороны в сторону – для лучшего кровоснабжения. Ничего не болит, никаких синяков или других следов ударов. Видимо, он просто лежал и ждал, как хороший мальчик. Прекрасно. Она не любит, когда они бесятся.
Она выходит из комнаты и снова отправляется в душ. У нее есть несколько часов. Это время она не упустит.
Надев красное платье, она снова отправляется в город. И в одном из клубов в центре танцует, закрыв глаза. Она молодая, красивая, ей хорошо. С этим телом ничего не случилось, эти ухоженные ладони никогда не держали оружия, и, вообще, теперь она в другом месте.
Она обходит несколько своих любимых клубов – после задания она всегда танцует. В одном из них к ней подходят два парня. С одним из них она танцует, другому, который нравится ей больше, дарит долгий поцелуй, а потом ускользает от него и идет в следующий клуб. Там кто-то к ней клеится, кладет ей руку на талию. Она хватает его за руку и быстрым движением ломает ему палец. Из-за громкой музыки не слышно его криков, и пока кто-нибудь обратит внимание, ее уже там не будет.
Последний номер программы – ресторан. Она сидит за отдельным столиком в укромном уголке и балует себя самыми дорогими блюдами в меню. В конце ужина заказывает два десерта. Один съедает, второй просит упаковать с собой.
По пути назад она заходит в ювелирный и покупает дорогую золотую цепочку.
За полчаса возвращается в гостиницу, откуда вчера вечером отправилась в бар.
Быстро моется, снова надевает красное платье, поправляет макияж и слегка брызгается духами. На большом зеркале пишет помадой: «Спасибо! Ты просто ангел! Это был чудесный день!», а десерт и цепочку кладет на столик у зеркала.
Когда ее браслет начинает пищать, она смотрит прямо на свое отражение в зеркале, улыбается и нажимает на кнопку браслета, возвращаясь в свое настоящее тело.
6
Так в чем же заключалась цель?
Первой целью было всего лишь остаться в живых. Над такой целью не стоит насмехаться, она довольно важна.
А вот остальные вещи, которых я хотел достичь, в порядке приоритета: найти мое изначальное тело, вернуться в него, укокошить того, кто убил моего отца, жить тихой и простой жизнью. По крайней мере, с этим списком в голове я и отравился в путь. С течением времени я смирился с фактом, что все это может затянуться надолго – куда дольше, чем я думал.
Мне нужно было снова привыкнуть жить среди людей, нужно было убедиться, что за мной не следят, и накопить денег, чтобы вернуться в Израиль и жить там. Видимо, так выглядит обычная жизнь. У меня такого опыта не было.
К аптечке прилагалась небольшая сумма денег для начала. С ней я мог отправиться в путь, переночевать в одном мотеле, в другом, а иногда (ну, если честно, так было чаще) где-нибудь в парке или на заднем сиденье джипа.
Я отвел себе два месяца на то, чтобы заработать сумму денег, которой хватит на год жизни в Израиле. Ездить, знакомиться, дышать и выполнять всякую работу, какая под руку подвернется.
Время от времени я останавливался в местах, где можно было посидеть в интернете.
Я нанял частного детектива, чтобы он начал искать Дана Арбеля. Половина моей зарплаты в те дни уходила на этого детектива, что отдалило срок моего возвращения.
Постепенно два месяца превратились в четыре, четыре – в год, год – в полтора.
Я путешествовал. Нашел работу на несколько недель – собирать органическую клубнику на поле, потом два месяца работал поваром в забегаловке. Был и изматывающий период безработицы – примерно месяц, который съел все мои накопления. Я ездил по дорогам, старался нигде не задерживаться слишком долго, не есть больше, чем надо, не тратить денег на всякую ерунду. Из Миссисипи я приехал в Арканзас, оттуда – в Оклахому и Канзас, оттуда – в Колорадо, ненадолго заехал в Лас-Вегас и в конце концов попал в Калифорнию.
Дольше всего я был в Колорадо. Там я жил в вагончике с небольшим садиком недалеко от маленького городка, участвовал в собраниях в мэрии, высказывал свое мнение, играл в лото и посещал вечера танцев в местном клубе для пенсионеров, работал официантом, мойщиком посуды в ресторане и барменом в одном из местных пабов.
За эти долгие месяцы я узнал себя больше, чем за шесть лет в доме, но кочевая жизнь не позволяла мне завязать настоящие связи с людьми вокруг меня. А может, это была просто отмазка: я не чувствовал необходимости впускать кого бы то ни было в свою жизнь. Может быть, я все еще опасался, что кто-нибудь меня найдет, или просто привык довольствоваться собственным обществом. Были работодатели, с которыми я завязал приятельские отношения, были постоянные клиенты в пабе и ресторане, где я работал, а в местах, где я оставался на некоторое время, были даже соседи – люди, с которыми я смотрел американский футбол (самый дебильный вид спорта во вселенной, кстати) или жарил шашлыки по выходным. Но ни с кем из них я не подружился по-настоящему. Я всегда уезжал – и двигался дальше.
Были женщины. Я знакомился с ними в баре или на концертах, и они приезжали в мой вагончик на ночь-две, по выходным мы вместе ездили куда-нибудь. Я был высоким мужчиной с квадратным подбородком, физическая форма оставалась у меня на высоте, я много знал, умел флиртовать – ровно настолько, насколько нужно, чтобы вести приличную беседу. Но и им, и мне было ясно, что я недавно приехал – и скоро уеду. Я был их приключением, и, пока мы отвечали ожиданиям друг друга, меня это полностью устраивало.
Потом я заводил машину и уезжал куда-нибудь еще, зная, что не пройдет и месяца, как все знакомые меня забудут.
По дороге мне попадалось немало забавных чуваков, большинство – некий микс из основных типажей. То были люди, которые не построили себя сами, а собрали из осколков других – тех, кого они встречали по пути. Причем часть этих «других» была, что уж поделать, всего лишь персонажами на экране, которых профессионально сыграли, тщательно прописали и которым невозможно было как следует подражать. Люди выбирали для себя какой-нибудь жанр: решали стать комиками, выступающими в антракте, резонерами
[57], заучившими множество цитат, или просто вертлявыми персонажами второго плана.
Вокруг все время шумели сложноорганизованные, интересные, остроумные люди. Но их остроумие не было настоящим. То было остроумие человека, якобы живущего в центре внимания невидимой публики, которую он пытается впечатлить. Как будто закадровый, записанный на пленку смех не включится, если шутник будет недостаточно хорош. Он живет не для себя, ведет себя не как человек, который сформировал себя сам; он существует для других – которых сам же и придумал. Они встречались мне всюду, где бы я ни припарковал свой джип, и оставались позади всякий раз, когда я уезжал.
