Через двадцать минут просмотра я выключил экран и молча сидел в темноте. Я не был готов к этим фальшивым театральным движениям поршня в трубе. Какая гадость, боже мой. И на это я потратил баллы, лишив себя свежих продуктов на две недели? Еще на одну манипуляцию? Оно того не стоило.
Я снова обратился к журналам, книгам и своему воображению. Тигра, который пробудился внутри меня, я не мог до конца обуздать – представьте себя в этом возрасте, причем живущего в одиночестве, – но постепенно мне удалось вернуться к рутине, которая теперь заиграла новыми красками. Я снова стал тренироваться, в какой-то момент даже вновь стал читать «обычные» книги. Философия, физика, биология, управление рисками. Словом, все обычное.
Признаюсь честно: в какой-то момент чтения стало недостаточно. Сколько можно слушать только внутренний голос в своей голове? Нужно что-нибудь еще. Я решил отправиться на охоту. Абсолютно идиотское решение, но не судите строго.
Там, где находилась база, было разрешено охотиться несколько месяцев в году. На оружейном складе нашлись не только пистолеты и военные ружья, но и несколько охотничьих ружей, красивых на вид. Одно из них, с дизайнерским деревянным прикладом, заставило меня прийти к выводу – после напряженного внутреннего монолога, – что, хоть я и заказываю мясо, хорошо бы мне научиться охотиться и самому – на всякий случай.
Я читал об охоте в книгах и пытался понять, как это делать правильно. Какое ружье брать, в какие часы идти в лес, как долго ждать.
У меня не было собак или каких-нибудь навороченных приборов. Я мог только залечь где-нибудь в лесу и ждать, пока в поле моего прицела что-нибудь появится. Первые пять попыток имели скромный эффект: только укусы и боль в суставах. На шестой раз пришел он.
Олень – большой, красивый, царственный – появился в моем поле зрения почти незаметно. Нагнув голову к земле, он переходил от одной полоски травы к другой, забывая иногда поднимать взгляд и осматриваться вокруг. Когда он наконец оглянулся, меня он заметить не мог: я лежал под невидимым ему углом и был хорошо замаскирован листвой. Ветер дул в нужную мне сторону, так что моего запаха он учуять не мог. Он стоял там, задумавшись, и позволял мне прицелиться.
Я медленно вздохнул, выжал спусковой крючок и…
– И что же? – спросила Карен.
– Промазал, – пожал я плечами.
Была почти полночь. Карен ненадолго заехала после работы и согласилась остаться на легкий поздний ужин. Нарезанный ломтями багет, омлет, салат и сыры. В пять раз больше усилий, чем я прикладывал, когда готовил себе, но все равно я называл это «легким поздним ужином».
– Обидно? – спросила она.
– Не особо. Не то чтобы я действительно хотел его ранить. Когда мясо оказывается у тебя в тарелке – или в кладовке, – ты не задаешься вопросом, откуда оно взялось. Это просто сырье, которое лежит у тебя на сковородке.
– Или на мангале, – согласилась она.
– Или в духовке.
– Приправленное ровно так, как надо.
– С красным вином.
– Или на мангале.
– Это ты уже говорила.
– Или на мангале.
Я засмеялся, стараясь не поперхнуться.
– Но когда ты один на один с этим живым существом, оно дышит, у него есть глаза, которыми оно на тебя смотрит, и все такое, ты спрашиваешь себя: а так ли я голоден, чтобы убить другое живое существо?
– И все-таки ты выстрелил в него.
– Но промахнулся.
– Так больше тебе не привозить мяса?
– Посмотрим, – сказал я. – Если животное уже в состоянии мяса, то миру особенно не поможет, если мы просто выкинем его, правда?
– Хорошая отмазка.
– Сказала миссис Я-знаю-в-чем-истинный-смысл-правил-и-потому-буду-менять-их-ровно-так-как-нужно-мне.
– Слишком длинное имя, да и нелогичное, – ответила она. – Шутки у тебя не очень.
– О, я очень остроумен, но я не могу показать это тебе, чтобы не раскрывать, кто я. Я очень знаменитый стендапер, – ответил я.
– Или на мангале.
На самом деле я убил этого оленя – и потом рыдал, как дитя.
Я решил, что охота – это хобби, которого я не понимаю. И забил. Сократил потребление мяса до минимума, который был необходим для моего временного тела, и положил охотничье ружье на место. В качестве компенсации я больше тренировался в снайперской стрельбе по пустым консервным банкам, давая выход своему желанию драться.
Раз в несколько месяцев мне приходилось тратить накопленные баллы на заказ пуль и по неделе обходиться без фруктов.
Я сам научился водить.
За домом, между высокими столбами, под брезентовым навесом, стоял черный запыленный джип. Он предназначался только для экстренных случаев – если мне потребуется спасаться бегством или ехать в больницу, но ждать экстренного случая, чтобы узнать, как водить, было бы глупо. Так что без всяких угрызений совести я открыл аптечку с инструкциями для экстренных случаев, примерно час читал руководство по вождению, после чего, полностью уверенный в себе, сел в джип, завел мотор и поехал назад, повалив один из столбов, – и на меня упал брезент.
Четыре недели спустя я уже ездил вокруг дома, как будто всю жизнь работал водителем, который ездит по кругу. Еще неделя – и у меня даже стало получаться ездить кругами против часовой стрелки. Природный дар, не иначе.
Я стал рисовать.
Это началось с книги по графике, продолжилось запойным чтением, которое длилось почти неделю, – я читал все книги по искусству, которые нашел в библиотеке. Рембрандтом я бы не стал, но попытаться никто не мешал, разве нет?
Рисовал я в основном пейзажи. Перепробовал разные техники, разные краски и основы, но в конце концов у меня всегда выходило более-менее одно и то же. Округлые холмы зеленых оттенков, иногда – на фоне оранжевого солнца. Или тесно посаженные деревья на линии горизонта. В основном – кипарисы или тополя или чего-нибудь еще, что было довольно просто нарисовать.
– А людей нет, – сказала Карен.
– Это случайность, – ответил я.
Она недоверчиво покачала головой:
– Милый, тебе нужно вернуться к людям, причем быстро. Пока ты не привык быть всегда один.
– Это вряд ли будет проблемой.
– А где же люди на твоих картинах?
– Людей трудно рисовать.
– Люди – это трудно. Точка. Тебе повезло, что хотя бы я с тобой разговариваю, а то бы ты разучился общаться.
Мы стояли в комнате для творчества, держа в руках бокалы с вином, – выпивали в честь открытия моей выставки. Только двое гостей в галерее, которую никто больше никогда не посетит. Это была милая игра. В тот момент я написал восемь картин.
– А ты? – спросил я. – Ты занимаешься каким-нибудь творчеством?
