В голове не было никаких мыслей, я лишь искал, куда поставить ногу при следующем шаге. С течением времени я стал различать разные звуки леса. Заметил, где птичье царство, а где слышно только насекомых. Время от времени я останавливался, садился и наблюдал. В целостной картинке леса мои глаза постепенно учились выделять детали. То, что поначалу было «стволами», «листьями» и «звуками», через какое-то время, пока я неподвижно сидел и внимательно наблюдал, становилось перекрестком живой жизни, которая только и ждет, пока кто-нибудь обратит на нее внимание.
Кипящий жизнью муравейник, терпеливые пауки, автострада из жуков, которая струилась под листвой, любопытные птицы, а иногда, когда мне везло, далеко из-за деревьев выглядывал олень, останавливался, осматривался и отправлялся по своим делам.
Книжку, которую брал с собой, я почти никогда не читал. Но дома – читал. По утрам я даже иногда пытался медитировать. Я сидел на коврике в спортзале, скрестив ноги, с прямой спиной, и пытался отрешиться от мыслей и сосредоточиться на дыхании. Такого же спокойствия, как в лесу, при медитации я не достигал, но попыток не бросал.
Как-то раз, когда мне это наконец почти удалось, у черного хода постучалась Карен.
– Хай, – сказала она, когда я открыл, – сможешь снова помочь мне с коробками? Одна – маленькая, но противная.
– Видимо, книги, – ответил я и тут же осекся.
– Ого, посмотрите-ка, он говорящий, – улыбнулась она.
Нет-нет, не улыбайся мне! Твоя улыбка – криптонит
[48], я не смогу удержаться и не ответить тебе, не сказать какой-нибудь глупости типа:
– Да, я научился говорить только на прошлой неделе, извини.
– Вон та коробка с голубой наклейкой. – Она указала на нее движением подбородка. – Сможешь?
– О’кей, – ответил я.
Когда я забрался в кузов и поднял коробку с новыми книгами, она сказала:
– Кстати, я Карен.
– Очень приятно, Карен, – ответил я, пытаясь говорить нормальным голосом, неся тяжелую коробку. – Ты ведь знаешь, что нам нельзя разговаривать, правда?
– У нас был какой-то семинар на эту тему, – сказала она. – Но я не особо вникала.
– Очень профессионально с твоей стороны. – Я занес коробку в дом и пошел к библиотеке. – Сейчас вернусь.
Карен просто зашла в дом вслед за мной, не прерывая разговора:
– Тебе не о чем беспокоиться. Я не собираюсь задавать тебе личных вопросов или выпытывать у тебя всякие подробности.
Я поставил коробку и обернулся:
– Это скользкий путь, разве ты не в курсе?
– Обожаю скользкие пути, – ответила она. – Несколько самых прекрасных моментов моей жизни случились как раз на скользком пути. О, как свистит ветер у тебя в волосах, когда ты катишься по наклонной…
Я не сдержался и улыбнулся.
– Ну честное слово, – сказала она. – Все эти правила – «не разговаривайте вообще» – существуют не для того, чтобы защитить тебя. Они для того, чтобы защитить фирму. Прикрыть задницу. Но не волнуйся, мне можно доверять, я не собираюсь вытаскивать из тебя никакой личной информации. Это просто ужасно скучная работа. Сколько можно ездить между домиками Гензеля и Гретель и развозить банки с консервами?
– А как насчет меня? Мне можно задавать тебе личные вопросы?
– Не вижу препятствий. Меня зовут Карен, в этом теле я буду два года восемь месяцев – такая у меня тут смена.
– Так… это не твое тело?
Почему это стало для меня таким разочарованием? Какое мне вообще дело?
– Нет-нет, – ответила она. – Я попросила, чтобы меня обменяли с женщиной, потому что превращаться на несколько лет в мужчину мне совсем не хотелось, но она на меня вообще не похожа. А что, тебе нравится?
– Эй, я ведь не обязан рассказывать тебе ничего личного.
– О’кей, как скажешь, – улыбнулась она. Она знала, что нравится, и знала, что я знаю, что она это знает.
– Значит, ты не скажешь мне, как долго ты уже тут? – спросила она.
– Слишком долго. Думаю, мой мозг уже полностью сгнил.
– Нет-нет, не беспокойся. Это не гниль, это мед.
Я засмеялся: и из вежливости, и от смущения, и потому что это действительно было забавно.
– Работу там у вас можно получить только на короткое время? – спросил я.
– Да. От года до трех. Я нашла одну девушку в соседнем городке – ты обратил внимание, что я не упоминаю его названия, чтобы не нарушить правил? Какая я молодец. Так вот, теперь она сидит с моей дочкой, а я зарабатываю деньги этими развозками. «Уольдо» платит нам обеим – чистая прибыль.
– У тебя есть дочка?
– Да. Сьюзи, ей два года. Когда я вернусь, у меня будут деньги, чтобы ее вырастить.
– Тогда ей уже исполнится пять.
– Да.
– А где папа Сьюзи, чем он занят?
– Понятия не имею, да и не особенно интересуюсь, – сказала она и заправила прядь волос за ухо.
– Ладно, тогда я поеду дальше, – сказала она.
– Тебе еще много коробок надо развезти сегодня? – спросил я. – Грузовик уже полупустой.
– Еще немало, милый. Раньше часу я сегодня спать не лягу. Дело не в количестве коробок, а в этих сраных расстояниях, которые приходится проезжать. Базы же отдаленные…
– Понимаю.
Я не хотел предлагать ей заехать ко мне после работы – попить кофе и поболтать. Это будет глупо и безответственно, я бы никогда так не поступил. С чего бы.
– Увидимся. – Она стала отъезжать – и вдруг развернулась, улыбнулась и подмигнула мне.
Когда она уехала, я пошел в спортзал, сел на велосипед и давил на педали целый час.
Карен приезжала два раза в неделю. По вторникам и пятницам.
Поначалу мы понемногу разговаривали у черного хода. Иногда она просила помочь ей с какой-нибудь коробкой. В последние разы она просто болтала, пока выгружала грузы. Кажется, на самом деле ей не всегда была нужна помощь.
Через несколько недель мы обычно выгружали коробки и садились пить кофе. Иногда она помогала мне расставить все в кладовке или открыть новую коробку с книгами. Она часто высказывалась о моих культурных и кулинарных предпочтениях – и ее мнение всегда было аргументированно. Но мне, честно говоря, было все равно.
Я был подростком в теле взрослого и, видимо, симпатичного мужчины, который ни с кем не разговаривал. Кроме этих двух раз в неделю, когда приезжала привлекательная женщина с хорошим чувством юмора и собственным мнением почти по любому вопросу. Я не влюбился в нее, с чего бы? Мной не так уж просто играть. Но было приятно. И она была очень даже ничего. И пока я ничего о себе не рассказывал, чего уж страшного могло случиться?
